От костра распространяется волна теплого воздуха. Трава и одежда подсыхают, и недовольные пиявки, шурша, уползают в болото. Где-то кричит беспокойная ночная птица.

Брас и Вако о чем-то шепчутся, склонившись над раскрытым вещмешком. Вако, как всегда, гогочет, а Лен дергает его за рукав, чтобы не мешал спящим.

Странный он какой-то, этот Лен Брас. И, конечно, вовсе не ботаник. Путается в названиях цветов, зато прекрасно разбирается в химии и обладает организаторскими способностями, более подходящими деловому человеку, чем ученому. Достойный противник!

Что-то важное проходит мимо меня.

Все стараются делать вид, что у нас обычная исследовательская экспедиция, но в то же время каждый знает, что это не так. Для простой научной экспедиции у нас удивительно строгий маршрут. Брас постоянно сверяется со своей путевой запиской, не расставаясь с ней ни днем ни ночью. У него есть цель, и мы движемся к ней на пределе человеческих возможностей, почти без привалов, не говоря уж об остановках для сбора образцов.

Каждый считает, что сосед ни о чем не догадывается. Например, я. Ученый тюфяк, мямля, разбирающийся только в лягушках и пиявках. А ведь я разбираюсь не только в биологии.

Наконец все засыпают. Даже Келин покидает свой далекий мир и роняет голову на колени.

Один Арвин бодрствует. Он сидит и курит, уставившись напряженным взглядом куда-то за круг света, в живую темноту сельвы. Я вообще никогда не видел его спящим.

Подхожу к нему и усаживаюсь рядом.

- Арвин, - говорю тихо. - У вас есть мать?

Най вздрагивает, словно его ударили хлыстом. Он пристально смотрит мне в глаза, а потом отвечает:

- Нет. Я сирота. Хотя... где-то на Эсте должна жить моя сестра.

- А почему бы вам не вернуться домой, не разыскать сестру?

- Най усмехается и хлопает себя по груди:

- Легкие, - коротко бросает он. - Я ведь здесь уже десять лет. Да и жить на Эсте на что-то надо. В сельве на кусок хлеба всегда заработаешь.

Я согласно киваю, хотя знаю, что Арвин лжет.

Давно, когда на Ферре начали строить первые поселения и лагеря, напалмом выжгли почти две тысячи гектаров леса, а на следующий день в воздух поднялись облака желтой пыльцы. Люди вдыхали ее, и вроде бы ничего не происходило. Но когда несколько колонистов попытались вернуться домой, оказалось, что в их легких произошли необратимые изменения. Они уже не могли дышать воздухом, в котором не содержалось пыльцы. Два десятка посиневших от удушья трупов на космодроме Эсты доказали это с ужасающей наглядностью.

Тогда попытались закрывать поселения колпаками, как это делалось на спутнике Эсты - Велле, имеющей непригодную для дыхания атмосферу.

Ничего не вышло. Желтая пыльца таинственным образом появлялась под герметичным колпаком.

Ферра оказалась в изоляции. Тот, кто прожил в сельве больше года, уже никогда не мог вернуться на Эсту.

Но поток переселенцев, доведенных нуждой до отчаяния, не только не поредел, но даже возрос. Сельва всем давала кусок хлеба, и перед этим все ее ужасы оказались пустяками. Люди боялись нищеты больше, чем смерти.

Эту историю знают все. Но все же Арвин говорит не то, что думает.

- Вы привыкли к сельве? - спрашиваю я.

- Разве можно привыкнуть к ожиданию гибели? - вопросом на вопрос отвечает Най. Он как-то на глазах стареет. На лбу появляется сетка морщин. - Вы знаете, что значит каждую минуту ждать, когда на твоей шее захлестнется петля? Минуты растягиваются в часы, часы - в годы. Все проходит, а страх смерти остается. Больше того, он растет с каждым мгновением. Рано или поздно любое везение кончается, и чем больше тебе везет, тем меньше остается жить. Разве к такому привыкнешь? Можно устать от ожидания, но привыкнуть - никогда.

Арвин замолкает. Пытаюсь представить себя на его месте и чувствую, как по спине ползут мурашки. Пытка, затянувшаяся на десятилетие.

Откуда-то сверху, из непроглядного мрака листьев и ветвей, спускается глянцевая петля лианы-удавки. Она начинает извиваться, нащупывая добычу. Тонкие усики-корешки сплетаются в сетку, мерцающую мертвым неоновым огнем.

Най глядит на удавку равнодушно, как на шкаф или стул в своей каморке, затем ленивым движением вытягивает тесак и разрубает растение пополам. Петля падает в угли и начинает тлеть, распространяя зловоние.

- Впрочем, вам этого не понять, - продолжает свою мысль проводник. Вы всего месяц на Ферре, ваши легкие еще чисты, как у младенца. Они еще могут работать без пыльцы. Вернетесь домой и думать забудете про сельву и людей, которые вынуждены в ней жить.

Над ухом пищит москит. Говорят, недавно появился новый вид, впрыскивающий яд в тело человека.

- Нет, Арвин. Думать о сельве я не перестану. Вы, конечно, правы. Я здесь чужак. Состоятельные родители, хорошее место в университете... У меня никогда не было каких-то особенных неприятностей, я никогда ни в чем не нуждался. Но сельва всегда занимала мои мысли. Как я упрашивал, чтобы меня взяли в экспедицию! Не знаю, поймете ли вы меня правильно, но у каждого есть свое, заветное, ради чего он и живет. Для одних это деньги, власть, положение в обществе. Для меня же это сельва.

- Это потому, что у вас есть все остальное, - усмехаясь, говорит Най.

- Возможно, - соглашаюсь я. - Вы можете ее ненавидеть, я же ее боготворю, потому что хочу понять! Иногда она представляется мне огромной дворнягой. Мы просто не научились ладить с ней, постоянно делаем ей больно, а она кусается. Но, как и все собаки, она совсем не стремится причинить вред человеку.

Арвин смотрит на меня, а в глазах у него жалость. Опять проступает сетка морщин у висков.

- Знаете, - нерешительно говорит он. - Мне кажется, что сельва вас не отпустит. Она не объект исследования. Сельва - гигантская мясорубка судеб.

Я вздрагиваю. Неужели Арвин сумел так быстро раскусить меня?

Най смахивает с бороды летучую пиявку и, как-то беспомощно улыбаясь, говорит:

- Вы напоминаете мне ребенка, Буфи. Чистенького и ухоженного, но однажды вышедшего погулять и заблудившегося в вонючих трущобах. Во всяком случае, можете на меня рассчитывать. Я всегда любил детей.

Келин Квинн

- Я всегда любил детей, - слышу сквозь сон голос Арвина.

О чем это он? Сельва - и дети... Хотя Ная порой совершенно невозможно понять.

Дети... Горе это или счастье? Бывает, мне становится жалко, что у меня нет детей. Может быть, тогда жизнь приобрела бы какой-нибудь смысл? Тогда бы растворились в прошлом жирное чудовище Страд, пропавшие секретные документы, сельва, ее обитатели - жалкие и великие одновременно...

Вздыхает во сне Вако. Он приоткрывает глаза, и между набрякшими веками проскальзывают желтоватые молнии белков. Несчастный, всеми презираемый Вако.

Храпит во сне капрал, надвинув каску на длинный прямой нос. Сейчас он похож на спящего после смены работягу. Руки с набухшими венами мелко подрагивают. Да и сама сельва ничем не напоминает страшилище с острыми клыками, паучьими лапами и шевелящимися лианами вместо волос.

Ночь полна очарования.

Вако опять вздыхает и скрипит зубами. Наверное, снится, что на голову ему опять падает тяжелая стальная балка. Вако смеется при виде чужих страданий, потому что в жизни у него было слишком много своих.

А вот Арвин ему завидует. Да, да! Железный Арвин завидует дураку Вако. Никто этого не замечает, кроме меня. Он завидует тому, что разум Вако не способен в должной мере воспринимать опасность! Вако не боится смерти, вернее, почти не думает о ней. Най же наполнен страхом, как сосуд водой.

Почему же никто, кроме меня, не замечает этого? Может быть, потому, что я единственная женщина в этой обреченной экспедиции?

Смертники... Костер в сельве. К нему жмутся грязные оборванные люди. Все они очень разные, и мечты у них разные, как потолки в наших домах. У одного мечта большая, у другого - крошечная, но не менее желанная. И каждый надеется, что исполнится именно его, и никто не догадывается, что совсем скоро осуществится намерение маленького жирного человека по имени Страд.