- Работаете? - спросил я Мамадышкину.
- Нет.
- Но работали?
- Повертелась на фабрике, в торговле, в больнице.
- Часто меняли?
- На одном месте долго не могу.
- На что же существуете?
- На частные подряды. Квартиры мою, с детьми сижу гуляю с псами…
Все девушки красивы за счёт молодости. Но оценить Мамадышкину я не мог. Всё на месте, хороший рост, правильные черты лица, длинные волосы… Не было чего-то такого, что необходимо в лице женщины, как цветок на подоконнике. Чего-то женственного. Мягких губ, что ли?
- Не замужем?
- Чего все интересуются?…
- Ну, я по долгу службы. А вообще-то брак свидетельствует о каком-то социальном положении.
- Наивно для вашего возраста.
- Это почему же?
Когда было время, я не упускал случая поговорить на отвлечённую тему. Да и не была тема отвлечённой, поскольку мотив исчезновения Марины, скорее всего, связан с любовью. Не с ограблением же?
- Историю вам рассказать?
- Давайте, - согласился я, потому что допрос есть откровенный разговор.
- Моя одинокая подружка Зойка гуляла в женатой компании. Какая-то бабёнка начала при людях шпынять своего мужа. Зойка возьми и заступись. Бабёнка взъярилась. Мол, бери его за бутылку водки, если такая жалостливая…
Мамадышкина умолкла, спохватившись, что она не в гости пришла, а к следователю прокуратуры. Заглядывающие в кабинет мои коллеги частенько полагали, что я беседую с приятелем. В кино и книгах допрос идёт под стук по столу.
- Что дальше? - выказал я любопытство.
- Ну, вышел натуральный прикол. Зойка достала из сумки бутылку водки - и на стол. Вечеруха кончилась, собираются домой. Этот муж Зойку под руку и пошёл, бросив жене на прощанье: «Ты меня продала за бутылку водки». И живут с Зойкой до сих пор, вступив в законный брак. Мне такой не нужен.
- А какой нужен?
- Надо пережить тоску, боль, муки…
- Вы имеете в виду любовь?
- Не знаю, что имею в виду… Но сперва экстрим, а брак потом.
Пожалуй, я согласен, что любовь есть экстрим. Серьёзная девица, о сексе не спросишь. В тёмной куртке, чёрные волосы с лаковым отливом, мрачновато-блесткий взгляд. Она вспомнила:
- Про Зойку я не кончила. Этот муж приревновал её шампуром.
- Не понял…
- Проткнул насквозь за городом на шашлыках. Но важные органы не повредил.
- И продолжают жить?
- А чего?
- Разве так любят?…
- Это тоже любовь.
Она моргала с пулемётной скоростью. То ли моргание, то ли её взгляды на любовь отбили у меня охоту беседовать о чувствах. Впрочем, что я выламываюсь? Миллионы живут, не употребляя слова любовь и даже не зная, что это такое. Обходятся сексом. Мамадышкина верно изрекла: «Это тоже любовь».
- Расскажите о Марине, - перешёл я к делу.
- Мы дружили втроём…
- Дружили втроём или любовь была на троих?
- Я делиться не привыкла.
- Значит, Артур её любил?
- Она девица ухоженная.
И хотя я считал, что слово «ухоженная» больше идёт к лошади, уточнять не стал.
- Мамадышкина, а как Артур относился к вам?
- Дружили втроём…
- Он видел в вас женщину?
- С женщиной он уже определился.
Антонина перестала моргать - вообще. В её взгляде упёртом в мою переносицу, почудился острый металл. Что-то вроде шампура, которым проткнули её подругу. Но, заметив моё внимание, взгляд Мамадышкина скрыла своим трепетным морганием.
- Следователь, от Артура у всех девок коленки слабели.
- А у вас?
- Глупости спрашиваете. Мы втроём дружили с детства.
Их треугольник наверняка был крепок по той простой причине, что Артур и Марина любили друг друга. Третий помешать не мог. Я внимательно оглядел третьего. Заострённая маковка, чернявая… Похожа на редьку.
- Мамадышкина, что же случилось с Мариной?
- Не знаю.
Я вздохнул. Час отсидел, выискивая подступы к информации. И ничего. Правда, у информации есть свойство исчезать и как бы утрамбовываться в сознании, а всплывать тогда, когда ей вздумается.
- Антонина, по-моему, вы даже не беспокоитесь.
- Что мне беспокоиться?
- Исчезла подруга, похищена…
- Скоро вернётся.
- То есть?
- Маринка как-то буркнула, что всё ей претит. И есть мужик, который зовёт в горы.
Информация всплыла, не успев потонуть. Я смотрел на Мамадышкину, пока она не пресекла мой взгляд грубым вопросом:
- Что не так?
- Какой мужик, когда, в какие горы?…
- Ничего не знаю.
- Почему же молчали до сих пор?
- Не хотела, чтобы дошло до её матери, Вера Григорьевна нервная.
- Антонина, выходит, что подруга сбежала с мужиком?
- Не знаю, что выходит, и знать не хочу. Умолчала, оберегая нервную мать. Побег с мужиком позорнее, чем быть похищенной. Но я тоже нервный и сидеть уже не мог…
Какой мужик? Который утонул в пруду. Какие горы? Хибины.
Капитан ехал и не сомневался, зачем позван Антониной: круглое катить, плоское тащить… Что-нибудь с её чемоданами и сумками. Он заметил за собой мысленный заскок: постоянное возращение к истории в кафе. И не понимал её смысла. Усыпить, чтобы убедиться, что он не подослан? Несовпадение способа с целью: почему девчонка боится милиции?
Ответ только один: что-то с коттеджем. Дом ещё не принят, хозяин пока не установлен. Скорее всего, построен на ворованные стройматериалы. При чём здесь Антонина и тем более при чём пропавшая подруга?…
К коттеджу Палладьев прикатил уже в осенней темноте. Антонина ждала его у входа. Он спросил торопливо:
- Что-то случилось?
- Так бы не позвала…
- И что же?
- Пройди в дом.
Она впервые впустила его в дом. Холл или вестибюль… И запах стройки доказывал, что она ещё не закончена - запах мокрого цемента, свежих досок и битума. Наверх вела просторная каменная лестница. Хозяйка повела его в сторону:
- Пойдём на кухню, она на первом этаже.
Прямо за лестницей. Таких просторных кухонь капитан не видел - если только в американских фильмах. Одна половина, деловая, для варки-жарки, была выложена кафелем; вторую, для еды-питья, затянули деревянными панелями. И здесь не пахло ни цементом, ни краской.
- Игорь, есть хочешь?
- Нет, спасибо.
- Кофейку выпьешь, - решила она.
- Как в прошлый раз, - не удержался он. Антонина не поняла его намёка или была слишком рассеянна. Кофе оказался не порошковым, а сваренным.
Капитан выпил одну чашку и не отказался от второй. Не пригласила же она, чтобы усыпить?
- Антонина, этот коттедж чей?
- Одного хозяина, который и не бывает.
- А ты здесь кто?
- Комендант.
- Комендант чего? - удивился опер, полагавший, что коменданты бывают только в общественных зданиях.
- Проще говоря, сторожиха.
Антонина кофе не пила, посматривала на него рассеянно. И одета была небрежно - в сером халате, который постоянно распахивался, обнажая что-то белое, нижнее.
- Тоня, здесь и живёшь?
- Ночую.
- Не одиноко?
- Он веселит, - Антонина кивнула на край стола, где стоял телевизор.
- Новостями о взрывах, пожарах да убийствах он скорее напугает.
- А я смотрю комедии.
По её лицу видно, что эти комедии её не веселят. Осенними тёмными ночами сидеть в пустом огромном доме одинокой девушке… И телевизор не поможет.
- Антонина, а где спишь?
- Здесь, на раскладушке.
- Значит, кофе тебе в постель не подают?
- Подают.
- Ты спишь на раскладушке…
- В неё и подают.
- Кто?
- Сама себе.
Опер вспомнил, что Антонина сегодня была у следователя Рябинина. И хотел расспросить, но увидел, что она ведёт беседу на каком-то автомате. Не слушает, но вслушивается. Во что? В шорохи и трески нового дома? Пока не кончится его усадка, он будет вздыхать, как бык в загоне.
- Антонина, а зачем меня пригласила?
- Ночью со мной посидеть.
- Посидеть… В каком смысле?
- Нет, не в сексуальном.
- А в каком же?