— Вы-то чего стараетесь? — крикнул солдатам Кон.

И вдруг молодой солдат, стоявший вблизи ворот, направил на него штык. В последнюю секунду Кону удалось увернуться от сверкающего стального жала, вбежать в коридор и захлопнуть за собою дверь, в которую тут же со звоном и скрежетом впился штык.

Но исхода этой безумной вспышки новобранца заключенным, прильнувшим к окнам, не было видно. Все этажи тюрьмы содрогнулись от грохота и криков.

Среди этого гвалта Феликс наконец разобрал несколько слов: «На Кона напали!», «Спасайте Кона!» Переведя дух, он почти бегом миновал коридор, заглядывая в глазки камер и успокаивая неистовавших товарищей.

Увидев Кона живым и невредимым, заключенные мало-помалу успокоились. Тюрьма затихла. Но прогулки после этого случая запретили.

Потянулись томительно-однообразные дни заточения.

Невыносимые мучения приносила Феликсу Кону не на шутку разыгравшаяся цинга. Стали выпадать зубы. Дзержинский, Ганецкий, Закс, Ротштадт под предлогом помощи больному товарищу добились, чтобы всех их поместили в одну камеру.

Дзержинский организовал в тюрьме школу, где читали лекции по марксизму. Занимались одновременно восемь — десять групп. Феликс Эдмундович составил расписание занятий, лично следил за тем, чтобы лекторы являлись в свои группы вовремя, чтобы на занятиях царили серьезность и порядок. Этим своим обязанностям он ежедневно уделял пять-шесть часов, называя себя инспектором. И, как писал впоследствии Ротштадт, «школа держалась не только благодаря авторитету Дзержинского, но и благодаря его организаторским способностям и энергии».

А в свободное время Дзержипский все чаще подсаживался к Кону, и между ними завязывались долгие беседы.

Феликс Яковлевич расспрашивал Дзержинского о IV Объединительном съезде РСДРП, состоявшемся в Стокгольме весной девятьсот шестого года.

— Знаете, Феликс, что меня больше всего радует? — спросил как-то Кон. — Сознание, что мы делаем революцию, а революция делает нас. Как быстро в ней растут люди! Вчерашний забитый работник — сегодня сознательный боец на баррикадах. Это рядовые, массы! А — руководители?! В конце пятого года встретился я со своим знакомым еще по Иркутску — Леонидом Красиным… Как вырос этот человек! Тогда он постигал азы марксизма, а теперь — это революционный деятель самого высокого класса! А об Ульянове я думаю постоянно… Кстати, вам не случалось с ним беседовать о Польше теперешней?

— Случалось. И не раз.

— Интересно, как он оценивает события у нас…

— Очень высоко. Высокую оценку дал он октябрьской стачке пятого года. Он назвал Польшу геройской за то, что она снова встала тогда в ряды стачечников и укрепила свои революционные силы…

Так зарождалась эта дружба двух крупнейших революционеров, дружба, которой суждено было длиться еще целых двадцать лет, до того дня, когда остановилось сердце Феликса Дзержинского.

На VII Международный социалистический конгресс II Интернационала, проходивший в Штутгарте летом 1907 года, Феликс Кон ехал с мандатом ППС-левицы.

В Штутгарте Кона встретил Хорвиц, неутомимый боевой товарищ Вит. Едва успев поздороваться, Вит сообщил:

— Слышал, РСДРП отозвала Плеханова из Международного социалистического бюро? И знаешь, кто вместо него? Ленин!

— Он здесь? — обрадовался Кон. — Да. И уже спрашивал о тебе.

— Очень бы хотелось встретиться с ним поскорее. Во всяком случае прежде, чем начнет работать конгресс.

— Я знаю, где остановилась русская делегация. Час назад видел мельком Литвинова.

Потом, когда ехали с вокзала, расспрашивал Вита:

— Ну, а как тут… польская делегация?

Вит рассмеялся:

— Наши партийные неурядицы здесь видны, как в зеркале. Роза Люксембург и Юлиан Мархлевский должны будут сесть за один стол с Пилсудским и Дашиньским. А к ним впристяжку еще наш велеречевый галичанин…

— Хенрик Диаманд? — воскликнул Кон.

— Он самый.

— Да, компания! Каково будет Розе? Боюсь, не выдержит — уйдет. Льщу себя надеждой познакомиться нынче с нею. С Дзержинским мы скоро нашли общий язык, а как получится с Розой — не ведаю.

Вит мельком глянул сбоку в бородатое лицо Кона и сказал с заметной озабоченностью в голосе:

— На легкость сближения не рассчитывай. Роза настроена к тебе сурово.

— Почему?

— Да это, по-моему, понятно. Она считает, что ты по возвращении из Сибири должен был присоединиться к эсдекам, а не к «папуасам», как она нас зовет.

Феликс нахмурился, и друзья некоторое время ехали молча.

Штутгарт. Маленький промышленный городок. Уютные переполненные гостиницы, приторно-любезные хозяйки пансионатов, обилие превосходного пива и великолепное рейнское випо. Впереди — семь дней споров…

…Розу Люксембург он увидел за полчаса до начала заседаний Международного бюро II Интернационала. Она медленно сходила вниз по широкой чугунной лестнице, придерживаясь правой рукой за перила, в левой была небольшая сумочка в виде портфеля. Коротко остриженные темные волосы обрамляли лицо; в широко распахнутых глазах — вселенская печаль и глубокое страдание; пос с горбинкой, словно выточен…

Феликс поспешил ей навстречу, представился:

— Феликс Кон…

— Роза.

Она подала маленькую смуглую руку с длинными пальцами и добавила вежливо, но холодно;

— Я вас видела… издали.

— Роза, — сказал Феликс взволнованно, — нам о многом надо поговорить.

Она как бы в недоумении повела на него своими темными очами, спросила с плохо скрытым раздражением:

— Вы уверены, что это нам обоим будет интересно? — слово «обоим» было явно подчеркнуто. Но Феликс тут же подавил возникшее было чувство обиды.

— Для вас — не знаю, — сказал он с мягкой улыбкой, — для меня — да.

— Возможно, выкроится время, хотя я не уверена. — Поклонилась и той же медленной походкой, слегка прихрамывая, пошла вниз по лестнице.

Холодность, с которой Роза Люксембург встретила Кона, огорчила его, но не поколебала намерения сойтись с ней по-товарищески и заслужить ее расположение. К Розе он всегда относился с глубоким чувством симпатии, уважал ее за горячий темперамент, бойцовский дух и непримиримость к идейным противникам. Он хорошо знал ее путь в революцию. Роза была одним из руководителей и теоретиков польской социал-демократии.

Однако во время конгресса поговорить по душам возможности не представилось.

На заседании Международного бюро по распределению мандатов по одну сторону от Розы сидел Юлиан Мархлевский, по другую — Юзеф Пилсудский. Юзеф в прекрасно сшитом черном смокинге, в ослепительной манишке с большим галстуком-бабочкой — воплощенная доброжелательность. С Феликсом раскланялся сначала издали, потом подошел, крепко пожал руку: видно, все еще не терял надежды сойтись, найти общий язык.

Неожиданно подошел Виктор Адлер, беспрекословный лидер австрийских социал-демократов, простой, небрежно одетый, с широким крестьянским лицом, выразил желание познакомиться:

— Мне о вас много говорил Дашиньский. Но судя по тому, что я о вас знаю, он, по-моему, вас недооценил.

— Моя судьба — это обычная судьба революционера, — сказал Кон.

Внимание Виктора Адлера, одного из столпов западноевропейской социал-демократии, к Кону не осталось не замеченным. В разное время работы конгресса с Феликсом познакомились Жорес, Ферри, Вандервельде, Эрве…

Встретился он и с Лениным. С первой же минуты Владимир Ильич выразил ему столько дружеского участия, столько благожелательной расположенности, что Кон сразу воспрянул духом и на все происходящее вокруг смотрел уже другими глазами, ясно понимая, что разрыв боевой российской социал-демократии с оппортунизмом неизбежен.

Ленин впервые участвовал в международном собрании. Но, сравнивая его с «патриархом II Интернационала» Бебелем, Феликс Кон понимал, что именно Ленин воплощает в себе будущее международного рабочего движения.

Впервые Феликс увидел Бебеля сразу же по приезде в Штутгарт, когда его пригласили на заседание Международного бюро II Интернационала, на котором обсуждался террористический акт, совершенный одним анархистом. Обеспокоенный тем, что это случилось как раз накануне заседаний конгресса, Бебель произнес: