Его повесили нагим за одну ногу. Он умирал несколько дней. Вначале лицо его выражало восторг, потом он стал издавать стоны и крики и наконец погрузился с состояние блаженного оцепенения… При виде всего этого Миррину охватил ужас.

Страдания и смерть казались ей одинаково невыносимыми: ее плоть возмущалась против этого. Онисим уже давно отказался от своего намерения обратить ее; ее упорство внушало ему отвращение и казалось порождением дьявола, потому что оно осуждало ее на мученическую кончину, лишенную награды, ожидаемой остальными христианами. Он смотрел на нее с глубокой печалью. Но, когда палач приблизился к ней, держа в руках тяжелый меч, чтобы обезглавить ее, Онисим услышал, как она прошептала:

– О мать-девственница!

В своем страхе, бессознательно, она призвала Изиду, как бывало в прежние счастливые дни, когда она призывала ее в минуту неожиданности, страха или страданий. Однако епископу и в голову не пришло, что она обратилась к Изиде. Он решил, что образ матери спасителя в предсмертный час просветил ее душу, и, воздев руки, он благословил ее. Те из христиан, кто еще остался в живых, приветствовали, как победу, обязанную молитвам и их собственному мученичеству, эту милость свыше… Палач одним ударом меча отделил от тела ее детскую головку!

Ночью, по обыкновению, друзья христиан, заплатив, сколько было нужно, стационерам, пришли за телами казненных, чтобы похоронить их достойным образом. Филомор и Сефисодор были среди них. Их спросили, как звали молодую девушку. Они ответили, что звали ее Миррина. Это имя и было высечено на могиле, в которой она была погребена вместе с остальными жертвами последних гонений на христиан.

Тысячу лет спустя Гильом Гиг де Бокфозель, епископ Риэца в Провансе, в крестовом походе, предпринятом вместе с Вилльхардуином, сенешалем Шампаньи, Бодуэном, графом Фландрским, и Бонифацием, маркизом де Монферра, отбил Константинополь у греческих схизматиков и получил в удел от своего соратника, Гильома де Шамплитт, ныне графа де Морэ, часть Ахайи. Эта местность ему очень нравилась из-за густых лесов, покрывавших ее: он был настолько же прекрасный охотник, насколько истинный верующий и доблестный воин.

Этот воин-прелат, завладевший богатой добычей – золотом, серебром и драгоценностями – при разграблении города императоров, стремился также завладеть и святыми реликвиями. Прибыв в Коринф, он узнал от одного венецианца, что в склепе старинной церкви, уродливой, по мнению этого венецианца, уцелела до сего времени могила одной весьма почитаемой христианской мученицы. И действительно, подняв плиты, образующие пол подземной часовни, рабы обнаружили склеп, в котором стояла тяжелая каменная гробница.

Открыв крышку этой гробницы, они увидели у изголовья надпись эллинскими буквами:

При помощи железных стержней, врезанных по четырем углам, гробница была пригвождена к скале, служившей полом склепа. Кости, покоившиеся в ней, прекрасно сохранились. Голова, отделенная от позвонков, была приставлена к шее. Лекарь и священники, сопровождавшие де Бокфозеля, пришли к единогласному заключению, что скелет этот принадлежит молодой женщине. После горячей молитвы они, по приказанию епископа, с величайшей осторожностью стали вынимать по частям драгоценные останки великой святой. Сняв ребра, которые лежали на своих местах, они увидели в глубине остатки человеческого зародыша нескольких месяцев.

Религиозные эксперты, тут же на глазах де Бокфозеля составившие протокол, объявили, что так как речь может идти только о девственнице, то этот зародыш, превратившийся в их руках в пыль, несомненно был положен сюда какой-нибудь кощунственной рукой во время перенесения тела великомученицы с места первоначального погребения. Однако есть основание думать, что страстное желание Миррины, которой так хотелось играть с живым ребеночком, было на пути к осуществлению в тот момент, когда голова ее пала от руки палача.

Гильом Гиг де Бокфозель распорядился доставить священные останки великой святой в свою епархию в Прованс. Однако он умер, так и не дождавшись их прибытия. Каноники Риэца, боясь, как бы тут не было какого-нибудь недоразумения, решили, несмотря на связанные с этим расходы, отправить в Константинополь гонца – они не знали в точности, где находилась Ахайя, – чтобы навести справки о том, кто такая была эта Миррина. Гонец возвратился из своего долгого странствия почти через год и сообщил из достоверных источников, что Миррина была верующая христианка, всеми признанная святая, казненная язычниками. Кроме того, она была дочерью одного из королей Коринфа.

Новый епископ Риэца, Бертран де Сеннелье, решил положить останки великомученицы в раку, богато украшенную драгоценностями. Перед смертью он завещал капитулу собора денежную сумму, чтобы перед ракой всегда горела свеча: он считал, что эта принцесса, умерщвленная язычниками, родом из страны солнца, должна была любить свет!