– Хочешь жить со мной? – предложил ей на следующий день Феоктин. – У тебя будут дом и рабы.

– Рабы! – воскликнула Миррина радостно. – И мне можно будет отдавать им приказания, чтобы они прислуживали тебе?

– Да.

– Хорошо. Но у тебя, наверное, уже есть любовница?

– Есть. Я расстанусь с ней, если ты захочешь!

– Да, непременно. Ты можешь прогнать меня, когда тебе вздумается, я это знаю. Но, пока я с тобой, пусть я буду у тебя одна!

Она ревновала, точно молодое животное, которое не выносит, когда в его присутствии ласкают других. Отдаваясь, она относилась очень серьезно к своим обязанностям и, так как Феоктин сделался ее любовником ее единственным любовником, то она считала себя до некоторой степени его женой. Вначале это его тяготило, но потом, подумав немного, он был даже растроган. Иногда, в самом начале их связи, когда он почему-либо не мог быть у нее вечером, к Миррине приходила ночевать ее подруга, и Феоктин решительно ничего не имел против. Но вдруг Филенис исчезла. Феоктин спросил, в чем дело.

– Я сказала, чтобы она больше не приходила, – серьезно отвечала Миррина. – Я не девочка…

Феоктин любил ее, как ребенка, не как любовницу, не подозревая, что это-то и есть самая сильная любовь и что ее труднее всего вырвать из сердца.

В то время, как Феоктин перебирал свои воспоминания, Миррина приказала каппадокийцам остановиться. Ей пришла в голову фантазия поужинать вкусными рыбами перед тем, как вернуться в Коринф. Феоктин охотно согласился. Но где?

Он знал здесь поблизости только Гермеса, бывшего главного повара правителя Перегринуса. Отпущенный на волю своим господином, этот сириец с греческим именем поселился в предместье Коринфа недалеко от Кенхрейских ворот. Его дом пользовался известностью в кругу молодежи Коринфа, и юноши часто заходили к нему со своими подругами. Гермес был большим знатоком своего дела. У него можно было получить вина не только с островов Хиоса и Лесбоса, но и итальянские, которые эллины научились ценить, а также и особый мед, хмельной и крепкий, хранившийся в погребах в кувшинах.

Миррина не пожелала заходить к Гермесу: раз уж они отправились за город, то и ужинать следует на вольном воздухе! Один из рабов-каппадокийцев (их было всего шестнадцать, по восьми у каждых носилок, причем они сменялись на ходу через каждые двести шагов, по четыре человека в смене) вмешался в их беседу и заметил:

– Тут есть еще таверна христианина!

Таверна эта находилась у самой дороги недалеко от того места, где они остановились, среди виноградников, у подножия акведука, который направляет в Коринф источники с высот Онейона. Каппадокиец сказал «христианин», говоря про Агапия, точно так же, как он сказал бы «фригиец» или «пафлагониец»: он хотел этим определить человека, хорошо ему известного, который отличался характерной особенностью.

Большинство христиан, кроме людей, принадлежавших к высшему классу, не скрывались. Они открыто собирались в своих базиликах; некоторые из них, подражая апостолу Павлу, а может быть, в порыве ревностного прозелитизма, даже ходили проповедовать в порт, несмотря на то, что епископ Онисим удерживал их от этого. Наконец, большинство менял города могли перечислить поименно дьяконов, в обязанности которых лежал сбор добровольных взносов как на содержание церквей и на оказание помощи неимущим, так и на удовлетворение всех нужд сложной и большой организации, существующей в пределах империи. Скупщикам монет часто приходилось иметь дело со сборщиками-христианами: последние заходили к ним, чтобы купить деньги другого какого-нибудь города, искусно спекулируя на разнице в курсе.

Агапий-«христианин» был хозяином таверны. Принимая во внимание его заслуги, церковь снисходительно относилась к прегрешениям, которым покровительствовала его профессия и которые на глазах у него совершались его клиентами. Но ему это прощалось при условии, чтобы сам он не впадал в грех, соблюдал посты, посещал собрания и предавался наслаждениям плоти только в узах брака.

Хозяин таверны и продавец вина встречается с разными людьми, узнает много разных новостей. У этого Агапия останавливались, прежде чем войти в коринф, странствующие апостолы – «пророки», как их называли тогда на Востоке. Они приходили из отдаленных стран, из Рима, из Азии и направлялись в Галлию, в Батавию, даже на остов Бретань.

Мистическая уверенность в том, что Христос возвратится на землю во всей своей славе только в тот день, когда все люди на земле познакомятся с его учением, разжигала в них страстную жажду пропаганды. И с этого момента церковь называла себя вселенской, стремясь распространить свое господство на весь мир.

Феоктин и Миррина застали в таверне двух уличных женщин. Одна из них была сирийского происхождения, другая – крупная и дебелая – была рождена фрасландкой и продана в Грецию одним из капитанов-купцов, которые доходили до островов германского моря, скупая амбру и кость морских животных, а иногда и пленников, если им представлялся случай. Они сидели за столом в обществе машиниста и главного надсмотрщика с соседней оливковой давильни и пили крепкое родосское вино, выплевывая косточки оливок.

Им прислуживала жена Агапия, христианка, как и ее муж. Она с чисто профессиональным равнодушием относилась к циничным выходкам и бесстыдным замечаниям гостей.

Феоктин распорядился, чтобы приготовили рыбу и подали лучшего вина. Каппадокийцы, усевшись под деревянным навесом, увитым виноградом, ели и пили. Когда ужин уже подходил к концу, Феоктин не без некоторого удивления увидел, что в таверну вошел Елисафат, известный под греческим именем Аристодема, один из самых выдающихся членов еврейской общины Коринфа.

Дело в том, что евреи в эту эпоху жили в особом квартале города. О них даже говорили: «еврейская нация» Коринфа. У евреев были свои собственные судьи, евреи пользовались особыми привилегиями и держались совершенно обособленно от других граждан. Не принадлежа ни к одной стране, не имея своего собственного отечества со времени падения Иерусалима, они соглашались повиноваться только особе цезаря или его чиновникам, принимая в уплату за свою службу и преданность богатые милости, привилегии и награды.

Аристодем тоже был неприятно поражен, увидя в таверне посетителей, которые знали его. Но он сейчас же примирился с безвыходностью своего положения и спокойно подошел к Феоктину и Миррине, приветствуя их, и даже посидел с ними до окончания ужина. Впрочем, он наотрез отказался принять в нем участие: его закон не позволял ему пить вино язычников или есть их пищу, приготовленную в нечистой посуде. Дверь таверны была отворена. Каппадокийцы весело разговаривали и перекидывались шутками. Ночной воздух был необычайно мягок и тепл, без обычной свежести. Вдруг позади таверны раздался стук затворяемой двери, и двое мужчин в сопровождении Агапия вышли на дорогу через сад. Четверо каппадокийцев поспешно встали и подбежали к одному из них, сделав движение как бы для того, чтобы поцеловать край его одежды. Но Агапий остановил их, указав на таверну, в которой сидели посетители.

Однако Аристодем уже успел узнать их:

– Это Синезий, епископ фессалоникский, – сказал он.

Потом он замолчал, углубившись в свои мысли. Не зная еще, с какой целью Агапий тайно позвал его к себе, он теперь спрашивал, не имел ли приход этих людей какого-либо отношения к их делу. И он пытался разгадать, что бы это могло значить.

Не успели эти двое удалиться, как Агапий сделал ему знак рукой. Аристодем вышел к нему на дорогу, и разговор их продолжался довольно долго.

Тем временем Миррина и Феоктин сели в носилки. Приятное тепло после выпитого вина разливалось у них по жилам. Они спешили обратно в Коринф, в свою комнату… Миррина бросит в светильник несколько зерен ароматного курения, прежде чем лечь рядом с возлюбленным…

К ним подошел Аристодем:

– Вы, наверное, еще не знаете последней новости? – сказал он, как-то сразу оживившись. – В Коринфе будет на днях опубликован императорский эдикт о гонениях на христиан. Для этого сюда и приходил Синезий. Он опередил гонца августа. Теперь он бежал… Руководителям христиан следует избегать столкновений и конфликтов с магистратом. Это – главное! Они должны остаться на свободе, чтобы руководить паствой и поддерживать ее. В Фессалониках на костре сожжено несколько христиан, и среди них три молодые девушки. И все из-за книг, которые у них были найдены! Остальные христиане – а их, по-видимому, много – заточены в тюрьму. В том числе Агафон Порфиридийский. Кажется, вы его знаете? Он – сын старинного друга вашего отца. Я назвал только несколько человек из высшего общества. Простых смертных попросту казнили. Во Фригии дела обстоят еще хуже: Галерий – сторонник более решительных мер. Он – солдат. Рассказывают, что в каком-то городе христиан заперли в базилике и сожгли. Они сгорели живьем, все до единого!