Веллеий приветствовал благородную молодую девушку несколькими учтивыми и дружескими словами и сейчас же забыл о ее существовании.

– Евтихия, – сказала Фульвия, – послушай-ка! Мать еще не знала всего, когда ты ее расспрашивала, а может быть, не хотела говорить: христиан решено преследовать. Она же сама и настояла на этом. Ты ее хорошо знаешь: этого следовало ожидать. Завтра, а может быть, еще сегодня начнутся гонения… Нужно предупредить твоих друзей как можно скорее. Скажи Онисиму и вообще всем «старейшинам», чтобы они скрылись. В окрестностях озера Стимфала есть много тайных убежищ, туда никто не пойдет искать их. А очень возможно, что власти и не захотят делать этого. Скажи им также, чтобы они захватили с собой книги и предметы богослужения. Только спеши! Ты сама, конечно, тоже будешь в подозрении… Надеюсь, Веллеий пропустит твое имя в списке… Правитель знает о дружбе, которая нас связывает. Но что, если кто-нибудь донесет на тебя публично? Ему придется действовать или по крайней мере сделать вид, что он действует. Попроси отца отвезти тебя на это время на вашу виллу. Тебя там не тронут.

– А ты?

– Я?.. Я дочь Перегринуса: кто осмелится заподозрить меня? К тому же, откровенно говоря, я не христианка. Если меня попросят сжечь несколько зерен курений на алтаре олимпийцев, я не увижу в этом ничего предосудительного. Кстати, не понимаю, почему вы упорствуете и не желаете идти на такую маленькую уступку? Я сочувствую христианам из-за тебя. Я в них люблю тебя. Вот и все! Неужели это правда, что ты хочешь посвятить себя в девственницы? Как странно и как печально для меня! Я так мечтала открыть тебе ту тайну, которую узнает молодая девушка в тот вечер, когда ждет своего супруга… А впрочем, отложу свои жалобы и сетования на другой раз. Сейчас уходи, но только спокойно, как всегда. Чтобы ни одна душа не догадалась о том, что я тебе поведала!

Дочь Перегринуса не знала, что в эту самую минуту отец ее тайно послал гонца к Дидиму, одному из жрецов Коринфа. С давних пор зная, что Дидим христиан, он закрывал глаза на то, что тот не принимал участия в торжествах жертвоприношений. И Дидим, который вел крупную торговлю с портами Азии, умел ценить эту благосклонность.

Перегринус и в этот раз рассчитывал на благодарность с его стороны…

Таким образом, в эпоху государственных кризисов и гражданских смут бывают случаи, что самым крутым и суровым мерам предшествуют поступки великодушия и доброты, диктуемые то материальным интересом, то дружеским расположением, то увлечением любви.

Не теряя ни минуты, Евтихия поспешила предупредить Онисима.

Епископ Коринфа, эллинизированный еврей, родом из Сихема в Палестине, первоначально философ-платоник, впоследствии примкнул к христианству. Это был один из самых страстных пропагандистов христианства, осторожный и ловкий, вполне искренно игравший двойную роль: в присутствии язычников он пропагандировал свою веру намеками, под маской философских дебатов; перед обращенными он говорил о ней с вдохновенной страстностью, свойственной пророкам его расы.

Весь город был в волнении от напряженного ожидания. Матросы, рабы, жалкие вольноотпущенники, ремесленники, ютившиеся поблизости от храмов, существование которых зависело от набожности верных и паломников, – все радовались событию: оно угождало или их страстям, или их материальным интересам.

Еще задолго до того, как агенты правителя успели начать свою работу среди них, они уже были напуганы и взволнованы предзнаменованием, появившимся из моря, приписывая это явление гневу бессмертных богов.

Народ предвкушал наживу, которая достанется от разграбления домов христиан; однако он не начинал действовать и выжидал молчаливого согласия на это властей. Ритор Пахибий объявил лекцию, в которой собирался повторить обвинение против христиан из своего памфлета с добавлением целого ряда пикантных анекдотов.

Что же касается самих христиан, то они колебались между желанием собраться для того, чтобы обсудить свое положение и подбодрить падающих духом, и боязнью привлечь к себе внимание стражи, которая не преминула бы истолковать эти сборища как попытку к восстанию.

Онисим был предупрежден о грозящей ему опасности прибывшим в Коринф фессалоникским епископом. Тем не менее, зная умеренность взглядов правителя и его осторожность, он не ожидал, что тот решится на столь суровые меры. Евтихии с трудом удалось убедить его, что надо спешить. Только тогда воспоминание о подобных же кризисах, пережитых церковью, подсказало ему решение и образ действий.

Синезий, епископ фессалоникский, нашел себе пристанище у виноградарей-язычников, добродушных вольноотпущенников Евтихии. Он должен был направлять свою паству, но ни в коем случае не принимать личного участия в борьбе с представителями власти. Онисим под страхом ареста должен был остаться в Коринфе, чтобы поддерживать дух и веру своих братьев.

С другой стороны, нужно было обеспечить свободу нескольким «старейшим» из числа давно обращенных, потому что христианская религия была делом не только догмы, морали или индивидуального поведения. Ее сущность прежде всего заключалась в постоянном исполнении таинства, приближающего человека к богу. Отсюда вытекала необходимость скрыть кое-какие из предметов, служащих христианам при их богослужениях: священные сосуды и книги. Надо было во что бы то ни стало спасти их от конфискации.

Онисим не сомневался в преданности Евтихии. Она прибыла к нему в носилках в сопровождении собственных рабов. Он дал ей несколько книг:

– Возьми их к себе! Дом твой в безопасности… Потом, позже, мы дадим знать, куда их следует перенести.

– Дом Перегринуса в еще большей безопасности, – заметила Евтихия, которая подумала о своей дружбе с Фульвией.

Епископ не мог удержаться от улыбки. Эта мысль показалась ему забавной и не лишенной некоторой остроты.

Он перенес книги в носилки. Евтихия, прикрыв их своей одеждой, приказала рабам нести ее во дворец. Они, как и сама девушка, были христиане. В собрании христиан она отпустила их на волю, продолжая держать у себя на службе.

Лица высшего общества Коринфа, принадлежавшие к секте, не были известны черни ни в лицо, ни по имени. Но зато она хорошо умела распознавать христиан среди людей своего круга, которые вели такую же жизнь, ходили по тем же улицам и посещали те же таверны. Как ни торопилась Евтихия уйти от епископа, все же времени прошло достаточно, и возбуждение на улицах сильно возросло. Агенты Веллеия успели кое-что сделать: происходили драки из-за памфлета Пахибия; было ограблено несколько жилищ христиан, и чернь жаждала разбоев и насилий. Народ на улицах не хватал христиан только потому, что это было дело стражи: чернь ограничивалась тем, что осыпала их руганью и издевательствами и наносила побои. Тогда вмешивались стационеры и, под предлогом водворения порядка, забирали жертв.

Нищий Ретик, кривоногий, хромой, отвратительный, с воспаленными язвами, был тоже среди толпы. Он прятал у себя на груди золотую рыбу – священную эмблему христиан, взятую в одном из разграбленных жилищ. В руках он держал вороха материй, канделябры. За ним следовала Ордула, неся на плечах перину. Восемнадцать веков спустя правоверные христиане, происшедшие от древних скифов, вели себя точно так же по отношению к евреям, населяющим их города. Это был народ, восставший против врагов империи и горевший жаждой завладеть их имуществом. Они узнали рабов Евтихии:

– Христиане! Это христиане!

Толпа набросилась на них. Евтихия поднялась в своих носилках и простерла руки как бы для мольбы, а может быть, для защиты своих людей. По одежде это была настоящая domina-девственница. Толпа остановилась в нерешительности. Но Ретик, который учуял богатую добычу, поднял несколько книг, выпавших из носилок.

– Дай мне! – крикнула Ордула.

Она развернула одну из них, глаза у нее блеснули радостью, и она незаметно спрятала две книги под свою холщовую рубашку, стянутую у пояса кушаком. Остальные она бросила на мостовую со словами: