Сталин некоторое время молчал, опустив голову. Но когда повернулся ко мне, я вздрогнул от вспышки неизъяснимо трепетного чувства — то ли гордости, то ли благодарности и глубочайшего преклонения: глаза его испускали почти, видимые лучи энергии. Казалось, будто электроны его души враз перешли на новую, энергетически более мощную орбиту. От него исходили волны тепла и успокоения.

— Что знают о Сталине?.. «Вождь, продолжатель дела Маркса и Ленина»? Это всё лозунги для несчастных, которые пока не способны подняться на новый уровень познания... Вы слыхали что-нибудь о говорящих муравьях?

— Никогда — ничего подобного.

— Некий русский профессор проводил в осаждённом Ленинграде опыты… По моему указанию ему дали несколько пайков, чтобы он мог укомплектовать свою группу… Он установил, что существуют «говорящие муравьи» и даже подсчитал количество сигналов, которыми они обмениваются. Это и звуки, и вариации запахов, и жестикуляция усиками… Более 400 сигналов, почти столько же, сколько содержит словарь аборигенов, которых раньше наблюдали на Борнео и Суматре… Так вот, люди пока — всего лишь враждующие между собой, говорящие муравьи, которые придумали азбуку и пишут историю, не зная, что это такое…

«Жестокий взгляд», — подумал я.

— Да, жестокий взгляд, — кивнул Сталин, пристально глядя мне в глаза. — Взгляд разбойника… Но кто доказал, что взгляд разбойника, который исключается нашей традицией и моралью, менее отвечает суровой истине ужасного положения человека?..Когда в мои руки попали материалы о буднях в том же голодающем Ленинграде, я поверил в то, что иногда поведение разбойника больше отвечает условиям нашего невежественного и бесправного существования, нежели вылинявшие речи религиозных проповедников… Родители съедали детей, а потом — того, кто был более слаб и менее подл… Не было заповедей, которые остались бы ненарушенными. В городе действовали банды. Они выслеживали детей, молодых мужчин и женщин и разделывали их «на котлеты»… Некий тип по кличке Арончик зарезал более сорока детей. В подвалах многоэтажного дома, который он присвоил, подкупив за несколько банок тушёнки работников горсовета, нашли 600 килограммов золота и несколько ящиков драгоценных камней… Традиции в родоплеменной жизни были призваны гарантировать выживание рода или племени. То же — относительно культурных традиций народа. Но если жизнь неузнаваемо изменяет исходные условия существования, необходимо тотчас менять традиции, иначе они сделаются причиной гибели… Я не оправдываю подлости, я предлагаю бесстрашно взглянуть в лицо действительности… Народ — это не капитан на мостике, поклявшийся уйти под воду вместе с тонущим кораблём… Народ обязан выжить любой ценой, и не просто выжить, но и сохранить свои ценности… Когда поднимаешься над всем этим и не находишь в небесных сферах существа, которое всем руководит, всё определяет и всех рассуживает, становится ясно, что тетива наших воззрений слишком слаба, чтобы поразить стрелой нынешних хищников… Философию нужно непрерывно менять, как линзы в очках, пока глаз не увидит ясно тех предметов, которые мы обязаны видеть… Так что не думайте, что Сталин — только марксист. Он марксист постольку, поскольку этот сведённый в систему бред пока позволяет организовать и повести массы, более или менее правдоподобно объясняя им окружающие события… Философия должна быть иной, и она будет иной… Надо продержаться 50 лет, всего лишь 50 лет, и тогда Истина, только Истина будет определять события истории… Мы переменим всю философию и выбросим марксизм на свалку… Я могу продержаться ещё лет десять, могу быть убит или отравлен уже завтра… У меня нет иллюзий относительно моего политического окружения. Но и у моих врагов тоже нет иллюзий: после моей смерти они устранят, осмеют и затопчут прежде всего тех, кто готов нести моё наследие дальше. И не потому, что это наследие в каждой своей клетке уже отвечает Правде, а потому, что только с этим наследием возможна Победа… Иначе — гибель, и все жертвы, неисчислимые жертвы, которые принёс наш народ на алтарь победы, окажутся напрасными, и судьбы миллионов утратят всякий смысл. Этого допустить нельзя. Ни в коем случае… Вот отчего вы здесь… Вот отчего вам доверяется ответственная миссия сбережения наследия — до нашей окончательной победы… Это вечная проблема дряхлеющей власти. Но я не верю в то, что она неразрешима для честных и справедливых. Она разрешима, и я уже построил свой незримый Ковчег Спасения и Победы, где каждой «твари» — по паре… Такой ковчег, кстати, создал и Адольф Гитлер, который глубже всех разбирался в проблемах глобального свойства. Но я вижу, как его ковчег сегодня ломает англо-американский интернационал. Он переменит наследственное ядро германской нации. Боюсь, что эта нация более не возродится. Она возродится, если мы победим. Если мы проиграем, она погибнет. Великая нация, которая, как и мы, способна усваивать справедливость и правду.

Меня охватило предчувствие бесконечного горя, которое должно было совершиться:

— Это был могучий противник.

Я имел в виду Гитлера, но Сталин истолковал мои слова иначе.

— Это героический народ. На сегодняшний день, может быть, единственный героический народ… Я не раз почти плакал от досады, что мы вынуждены сражаться с народом, который только и способен прежде других понести новую мировую философию… Я завидовал Гитлеру: он мог, но не сумел взять от своего народа и половину его великой жертвенности… Опираясь на полководцев, я призван был увязать в единый замысел усилия десятков миллионов людей и кое-как справился с этой задачей. Возможно, лучше, чем это сделал бы кто-либо другой… Но моя победа — это личная победа над фюрером… Это был крепкий орешек. Мистицизм, подняв его, урезал его потенциал… Мы оба, — и Гитлер, и я — использовались в чужих геополитических планах. Враги знали, что если бы мы соединились, от них полетели бы только пух да перья… Я написал об этом Гитлеру. Он оказался слишком самоуверен, чтобы правильно истолковать мои слова. Он сделал вид, что письмо — не подлинное. Я написал ещё раз. И не утаил своего превосходства в понимании событий. Он был подавлен моим письмом. Наша агентура в окружении Гитлера сообщила, что он несколько раз перечитал моё письмо и у него случился сердечный приступ. Его откачали, и он сказал: «Конец, кампания проиграна»… Я писал о том, что Провидение — свойство самой материи, что материя оттого и божественна, что способна к контролируемому саморазвитию и в принципе отвергает все попытки воздействия на неё. Человек может взломать дюжину из миллиона её сейфов, но использовать похищенное с пользой для Природы всё равно не сумеет. «Что мы знаем о своих врагах? — писал я. — Или о тех, кого мы причисляем к врагам? Ведь, скорее всего, и они неосознанно служат Провидению, повышая или понижая наши шансы. Мы можем заменить кровь любимой женщины на самое превосходное вино, только она тут же скончается… Мы можем отменить смерть и гибель, но кто же станет поддерживать в мироздании равновесие?..» Я напомнил Гитлеру о законе фараона Уфру.

— Не слыхал о таком.

— Закон прост в восприятии, но сложен в использовании. Возьми камень и брось в лужу — пойдут круги. Весь мир подобен огромной луже. Мысль или учение, которое потрясёт умы, разойдётся кругами и достигнет даже и самого отдалённого места. Весь секрет в том, чтобы поднять наибольшую волну. Национал-социализм не мог соперничать с марксизмом, для которого выбрали необъятную «лужу» России… Но через 50 лет всё переменится… Политические силы, которые сумеют выработать новые мощные идеи и успешно забросить их в «лужу» мира, займут господствующее положение…

Волевой, сильный и смелый человек, я дрожал, как мокрый цуцик, слушая Сталина. Он хорошо понимал моё состояние, но не щадил моих чувств.

— Все мы, советские люди, можем оказаться в чрезвычайных условиях, окружённые превосходящими силами противника. Это я усвоил… Могут быть разрушены все надежды… Мы обязаны сохранить волю и боеспособность даже и в этих условиях и прорваться к новой философии… Сейчас меня интересует другое… Это важно, мне бы не хотелось чувствовать себя блошкой, ползущей по краю зелёного листа… Насколько обыденное сознание указывает на истину мира?