Впрочем, немало трофейных фильмов шло и в "Темпе". "Приключения Робин Гуда", "Башня смерти", "Газовый свет", "Королевские пираты", "Остров страданий", "Сети шпионажа", "Путешествие будет опасным"... Но иногда киношное начальство словно спохватывалось (или получало от партийного начальства нагоняй) и очередную трофейную киноленту стыдливо загоняло на клубные экраны...

На следующий день после испытания пистолетов, Лодька отправился, как обычно, на улицу Герцена и увидел через дорогу киношное название, от которого стукнуло сердце: "Таинственный знак". Лодька галопом пересек булыжную мостовую (перед испуганной мордой кобылы, впряженной в тряскую пролетку) и, часто дыша, прочитал над крупными буквами другие, помельче: "Первым экраном. Заграничный художественный фильм". Все было ясно! Сердце застукало крепче. Афиша сообщала, что "нач. сеансов — 14, 16 и 18 ч."

У прохожего железнодорожника Лодька спросил "сколько времени". До сеанса "14 ч." оставалось десять минут. К Борьке и обратно — никак не успеть. Что поделаешь... Лодька выудил и кармана своих "пузырчатых", давно не помнивших об утюге брюк мятую трешку. Билет стоил два рубля. В пыльном фойе у кассы стояли всего трое пацанов и бабка с девчонкой дошкольного размера. Видимо, слух о новом "трофее", не разнесся еще по Тюмени.

...Потом, уже взрослый, Всеволод Сергеевич смотрел немало всяких вариантов про отчаянно храброго, неуловимого, укрытого под черным плащом и маской борца за справедливость Зорро. Иногда — с интересом. Но не было уже ничего похожего на тот восторг, который он испытал в начале августа пятидесятого года в темном, пахнувшем сухим деревом и мышами зале, когда на мигающем черно-белом экране изящный и неуязвимый дон Диего своим звонким клинком наводил порядок в захолустном старинном Лос-Анжелесе... И когда он этот порядок навел и метнул в потолок уже ненужную шпагу, Лодька, булькая от восхищения, помчался к Борьке.

— Такое кино!.. Отец думал, что он трус и жалкий фокусник, а он... Они за ним толпой, а он шпагой р-раз, р-раз, и в заросли! А потом приходит в дом и улыбается, как ни в чем не бывало. А на стенах уже везде его знаки — буква "зэт"!.. Борька, там бои на шпагах почище, чем в "Железной маске"!..

— Ма-а-м! Ну дай два рубля!

— Я вот дам тебе сейчас веником! Кто будет английский учить?! За учебник не брался целую неделю!..

— ...А этот капитан раньше был учитель фехтования в Мадриде! Мастер, ничего не скажешь! Но такой гад!.. И вот они сошлись! Капитан р-раз по свечам — и срубил фитильки! А Диего тоже р-раз — и будто мимо! Капитан: "Ха-ха-ха!", а Диего берет свечку вежливо так, а она перерублена пополам...

— Ну, ма-а!..

— Замолчи, я тебе говорю, или я не знаю, что сделаю! А ты, Лодик, лучше бы сказал ему, чтобы он занимался...

— Софья Моисеевна, я скажу!.. Только пусть сперва посмотрит, а то ему не будет покоя... А завтра он целый день... А Диего капитана прижал к портрету,  сделал приемчик и клинком ему в белую рубашку. Тот бряк на пол и портрет тоже. А под портретом на стене опять знак Зорро...

— Ма-ма-аа! — Борька пустил слезу.

— Вот я дам тебе "мама"!  Придет Моня, он тебе покажет эту самую... Зорру...

Борька глянул на ходики и, подвывая, выскочил из дома...

Жил Борька в глубине двора, в кирпичном флигельке, примыкавшем все к той же бесконечной стене пекарни. А в желтом приземистом доме, что выходил тремя окнами  на улицу Герцена, жила Зина Каблукова. Борька и Лодька промчались через двор. К счастью, Зина сразу попалась на глаза, она подметала широкую веранду.

— Зинка, дай взаймы рубль! — взмолился Борька (другой рубль ему с самого начала отдал Лодька). —  Скорее! А то кино через пять минут!

Зина перекинула на грудь косу, подбородком уперлась в черенок швабры.

— Ты, Боря, лучше бы...

— Ну, да-ай! Я же опоздаю!

Зина покачала головой, ушла, прихрамывая, в дверь. Вернулась (через целую вечность!), высыпала в Борькину вспотевшую ладонь несколько денежек. Борька ударил подошвами о дощатый настил и рванул за калитку.

Лодька остался с Зиной. Посмотрели Борьке вслед, потом друг на друга.

— Что за кино-то? — спросила Зина, опять опираясь на швабру.

— Ух, такое... трофейное... — И Лодька с неугасшим вдохновением пустился в новый пересказ.

Зина не стала притворяться, будто ей неинтересно. Наоборот. Присела на лавку, прислонилась к ручке швабры щекой. Слушала и не перебивала. Лодька оседлал перила веранды, постукивал по ним стертыми каблуками полуботинок (будто сапогами со шпорами) и вещал о подвигах Диего-Зорро, на ходу добавляя кое-что от себя...

Зина чуть покачивалась и смотрела куда-то мимо Лодьки. Наверно, представляла киноэкран, по которому вихрем проносились приключения...

Зина была сирота. Она жила со сгорбленной кривозубой бабкой, которую не любили. Ходил слух, что как раз из-за бабки Зина стала калекой. Будто бы Каблучиха однажды ударила маленькую Зину по ноге поленом и у девочки началась затяжная болезнь кости. Сама Зина говорила, что это совершенная неправда и что на самом деле бабушка добрая. Впрочем, бабка и в самом деле иногда казалась доброй: например, если надо было уговорить мальчишек сложить в поленницу привезенные дрова, убрать на дворе и на крыше сарая снег или встретить вечером бредущую из стада бурую корову Дуню (этим чаще других занимался Борька).

На Зининой веранде, под высоченной плакучей березой, часто собирались ребята. Особенно младшие. Поболтать о кино и книжках, сказки порассказывать, поиграть в лото или в подкидного... Вот и сейчас, когда Лодька заканчивал рассказ, появились два друга-приятеля — Фонарик и Валерка Сидоркин. Фонарик принес растрепанную книгу "Сказки дядюшки Римуса" (это где про братца Кролика и братца Лиса), которую брал почитать. Валерка, покосившись на Лодьку, протянул Зине большую самодельную тетрадь:

— Вот... ну, то, что обещал...

Зина взяла, раскрыла. Медленно заулыбалась. Фонарик стоял рядом, но не любопытствовал: наверняка он видел рисунок раньше. А Лодька не видел. Он потянулся с перил:

— Можно поглядеть?

Зина вскинула от тетради посветлевшие глаза.

— Валерик, можно?

Сидоркин пожал плечом с заплатой на рыжей рубашке: мол, как хочешь.

Лодька прыгнул на половицы, встал рядом с Зиной.

На широком нелинованном листе был карандашный Зинин портрет. Удивительно похожий и... будто с дрожащим над листом робким светом. Взглянувшие прямо на тебя глаза, дрогнувшие в полуулыбке губы, шевельнувшаяся на ветру прядка...

Лодька заметил, что Валерка смотрит с деланным равнодушием, за которым прячется вопрос: "Что скажешь?"

— Обалдеть... — шепотом сказал застеснявшийся Лодька. Потом добавил: — Как живая...

Потом, во взрослые годы, Лодька (Всеволод Сергеевич) не раз вспоминал Валерку и думал: как у маленького Сидоркина, сына шумного, многочисленного и бедного семейства появился этот светлый дар? Отец был возчиком, доставлял на телеге в магазины со складов разные товары (и, кстати, любил катать на этой "тачанке" своих и чужих ребятишек). Мать работала уборщицей в стоявшем неподалеку драмтеатре. Старшие братья и сестры — личности ничем не примечательные. Да и сам Валерка со стороны казался обычным уличным шалопаем. Но иногда вдруг прорезалось в нем вот это...

— Если надо, возьми себе насовсем, — насупленно выговорил Сидоркин.

— Ой, Валерик, спасибо...

И тут принесло Борьку (никогда не склонного к лирике). Зина сунула тетрадку за спину. Борька булькал восторгом, как недавно Лодька.

— Ну, кинуха!..

Он с ходу принялся пересказывать Валерке и Фонарику лихие похождения Диего, и те легко заразились его возбуждением (а кто не заразился бы?). Но на сегодняшний сеанс (на 18 ч.) было уже не успеть, Гарик и Сидоркин решили, что побегут в клуб завтра к середине дня, а сейчас помчались по домам — заранее выпрашивать у родителей рубли на билеты.

Зина, пятясь, ушла в дверь дома.

Борька поволок Лодьку в свою кладовку, что была в крохотной будке рядом с сараем — жилищем коровы Дуни. Здесь он за кусками фанеры и досок отыскал несколько обрубков стальной проволоки — не такой из которой делали шнуровку, а гораздо толще. Из нее в прежние годы Борька и Лодька мастерили "каталки" для обручей, которые принято было гонять по тротуарам.