"Я рад, что вы согласились".

"А как же пассажиры?" - спросила Лада, восхищенно глядя на смельчака. Тот подмигнул ей как заговорщик.

"Пассажирам объявите, что нашелся среди них доброволец, взявшийся в воздухе устранить повреждение, после чего будет произведена нормальная посадка", -сухо сказал командир и ушел в кабину управления.

Когда Лада объявила пассажирам слова командира, все как-то притихли, сникли. Эдуард Ромуальдович задумчиво развернул "памятную" конфетку и засунул ее в рот, потом с обиженным видом уселся поглубже в кресло. Василий Васильевич Сходов властно приказал: "Всем сидеть на местах! От вашего спокойствия зависит успех операции. За действиями смельчака наблюдают только те, у кого места рядом с окнами".

Учительница Таня испуганно прижала к себе дочурку. Ну а остальные моряки, горняки, геологи и строители были люди бывалые. Василия Васильевича поняли с полуслова.

А вот знатная дама Зинаида Георгиевна словно языка лишилась. Позеленела вся, хуже, чем моя Лада от болтанки. Сидит, не шевелится в своем кресле и глотательные движения делает, словно невидимую воду пьет.

Словом, паники не было.

Логов получил парашют, не спеша приладил его у всех на глазах, набил карманы инструментами и пошел выбираться на крыло через проем, который только на стоянке открывают.

Лада прильнула к иллюминатору, смотрит. Видела, как человек на крыле распластался, лежит, за веревку, через проем протянутую, держится. Она знала, что он должен через кожух мотора перелезть и под крыло нырнуть, чтобы под шасси на веревке повиснуть. Она очень удивилась, что он даже не попытался все это сделать.

Неужели растерялся?

Потом она заметила, как руки Логова разжались, он выпустил веревку и стал сползать по крылу, расставив руки и ноги. Его неодолимо сдувало ветром.

Так и не сделав попытки забраться под крыло к заклинившемуся шасси, он сполз с крыла и сорвался вниз.

Самолет предварительно набрал достаточную высоту, чтобы парашютисту было безопасно. И он уже был в полной безопасности. Лада видела внизу белое пятно.

Отстав от самолета, оно приближалось к посадочным знакам аэродрома.

Зинаида Георгиевна оглянулась на Ладу, чтобы по цвету ее лица прочесть, чем закончилась операция. Сама она не видела.

От стыда и гнева Лада моя была пунцовой. О всякой болтанке забыла. Она сходила к командиру и объявила: "Сейчас самолет освободится от остатков горючего. В момент посадки всем оставаться на местах. Командир надеется, что все вы будете спокойны и окажетесь на высоте".

Мы с Куценко к тому времени снова выскочили на поле, следя за парашютом в небе и кружащим самолетом. И сразу же ринулись к бензовозу.

"Никак дождить стало", - бросил на бегу Куценко, вытирая рукавом лицо.

"Горючий дождь, Александр Федорович", - отозвался Ваня Доронин, наш шофер.

"Горючее слить. Зараз! - спохватился начальник аэродрома. - Как бы взрыва не было".

"Да что вы, Александр Федорович! Я и так сумею", - запротестовал Доронин, перепрыгивая через ухаб.

"А ну! Без пререканий! Связь возлагаю на майора милиции Зосиму Петровича! - командовал Куценко. - Во всем подчиняться его указаниям". Он тяжело дышал от непривычного бега, былой борец.

Я тащил на себе походную радиостанцию и немного отстал.

Куценко сел рядом с шофером в бензовоз, Ваня открыл сливной кран. Я примостился между цистерной и кабиной водителя. Мы помчались по ухабам травянистого поля, оставляя за собой едко пахнущий след.

Доехали до ангаров. Там нас ждали рабочие с чехлами и брезентами. Мы набросали их на цистерну, соорудив нечто вроде подушки.

Куценко остался у ангара. Я связался по радио с самолетом и приказал Ване: "Гони!" И мы помчались по ухабам. Нужно было выехать к самому началу посадочной полосы, но так, чтобы оказаться там одновременно с самолетом.

Мы опоздали. Ил-14 с ревом пронесся над нами, когда бензовоз не набрал еще достаточной скорости и безнадежно отстал от него. Мы видели, как самолет снова стал набирать высоту и делать круг для нового захода.

Тут уж и мы приобрели некоторый опыт. Помчались обратно по бетону и остановились на некотором расстоянии от края поля. Я смотрел в небо, задрав голову, и переговаривался с Сушкиным. Его хрипловатый голос был совершенно спокоен, хотя он и вел самолет на диковинную посадку.

Доронин высунулся из кабины и посмотрел на меня: "В самый раз, Зосима Петрович".

И бензовоз рванул на траву, делая круг, чтобы снова оказаться на бетонной полосе уже при полном разгоне. Доронин был лихач, это несомненно. Сейчас он проявлял эти качества в полной мере. Он гнал машину перпендикулярно посадочной полосе со скоростью сто километров в час. Казалось, повернуть на такой скорости и выйти на бетон невозможно. И все же Ваня сделал этот недопустимо крутой разворот. Завизжали по бетону резиновые покрышки. Бензовоз накренился.

Я видел, что какое-то время мы мчались на двух колесах, а не на четырех - уподобились мотоциклу. Зато в самом начале полосы скорость бензовоза была уже около ста.

Нам удалось точно рассчитать заход, и самолет снижался как раз над нами и словно недвижно висел надо мной. Я отчетливо видел приоткрывшиеся створки внизу крыла и заклинившееся там шасси. Оно приближалось ко мне.

Мы должны были заменить его своим бензовозом.

Доронин вел машину по краю дорожки. Я подправлял его, прикидывая, когда крыло самолета коснется мягких чехлов, укутавших цистерну.

Соприкосновение произошло мягко, вполне удачно.

Крыло нежно легло на самодельную подушку. Теперь началось совместное торможение. Тут уж я не руководил. Ваня сам чувствовал Сушкина, сидевшего в кабине пилотов и ему невидимого. Они удивительным, "спевшимся дуэтом" тормозили две машины, словно были, пилот и шофер, единым существом. Остановились оба еще далеко от конца бетонной дорожки.

Ваня выскочил из кабины прямо ко мне в объятия.

"Ну, - говорю, - лихач, слово тебе даю! Не отниму у тебя права, если ты мне как нарушитель попадешься".

Он смеется и тоже меня обнимает.