— Да ладно, пап; да чо ты, да не надо!.. — я отмазывался; но, по сути, был рад и благодарен: батя принёс мне в палатку «грев». Прежний совсем уже остыл; и вылазить из-под одеял даже и не в выстуженную квартиру, а хотя бы и просто внутрь холодной палатки было откровенно западло…

В сущности я уже выздоровел; если то, что со мной было, можно назвать болезнью.

Ольга сказала, что это последствия переутомления после всей этой «войны».

Батя думал, что это у меня был нервный срыв — после известия о предательстве мамы…

Я это ни болезнью не считал, ни нервным срывом. Вернее, что-то в этом было — но как толчок. А вообще… Я завязал на эту тему распространяться, чтобы не считали психом; но я в натуре поначалу считал, что я был «там», в прошлом. В… в альтернативном прошлом. Где «ещё ничего не началось»; но я об этом, о том, что потом будет, знал. И, тем не менее, вернулся.

Но это поначалу. Потом и сам в этом стал сомневаться. Обстановка, реальная такая обстановка, не располагала ко всякой «потусторонщине». Очень всё вокруг, эта, реальное. Холодная вода, руки в цыпках; вот он — ТТ, вот он — наган; и ещё ТТ, — какие, к чёрту, тут «перемещения во времени и в пространстве»; какие тут уж свежие апельсины…

Мама?.. Вот тут пошли вы все к чёрту, на эту тему я больше не думать, ни распространяться не собираюсь.

Переутомление? — но чо я там особо переутомился, во время замеса-то?.. По этажам побегал? Да фигня, мы когда с батей и с Толиком «фортификацию» на лестничных площадках сооружали, я, пожалуй, напрягался-то и покруче; да ещё когда потом с Толяном соревнования на «скорость прохождения» делали, — холодно уже было, мороз, хоть и в здании — а пахал поди ж ты, «до цыганского пота», как батя выражается.

Сейчас вся «фортификация» пошла по … короче, порушена вся; во время того штурма; но дело своё она вполне сделала. Сейчас батя с Толяном только что растащили всё по стенам и углам, сделали проходы, выкинули обломки, смели гильзы, чтоб не катались под ногами; но даже брызги кровищи и мозгов не стали счищать — нафиг надо, сейчас есть задачи поважнее; а два таких наезда подряд — это было бы уж фантастика; да и боятся, Толян говорит, нас теперь в городе… наслышаны, сволочи.

Ольга говорит, что «ты, говорит, не путай — одно дело работа, пусть и тяжёлая; и совсем другое — «бой на грани», бой в близком контакте; когда от одного неверного, или не очень быстрого движения зависит, будешь ты завтра умываться и завтракать, или уже всё — отбегался. Это, как бы, и верно — такой напряг ни с чем не сравнишь: когда вышел в короткий контакт, зашмалил очередь — другую, успел задёрнуться обратно от ответки, — вроде и быстро всё, и физически несложно; а сердце аж в горле бьётся, и за несколько секунд мокрый как мышь… Кстати, почему «как мышь» — мыши что, часто мокрыми бывают; или мокрыми как-то по-особенному? Вот мой Крыс Малой никогда мокрым не был, ещё чего! Надо будет у бати спросить — его выражения; пусть разъяснит…

В общем, я уже себя нормально почти чувствовал; и даже те глюки, что посещали во время «болезни» — ну, про «возврат в прошлое», в ту, доБП-шную весну, когда Устос был ещё живой, сейчас вспоминались почти что как и положено глюкам — как дурацкий сон…

Поначалу-то я был так просто уверен, что я в натуре «там» побывал; и даже расклады у меня «фактические» были. Что я и приводил потом бате… но батя, блин, при этом смотрел на меня с таким сочувствием; и так усердно поддакивал «- Да-да, Серёж; я слушаю-слушаю; а ты, может, бульону хочешь?.. Хороший бульон; не из консервы — из натуральной курицы, честное слово; хочешь?.. Да нет, я слушаю-слушаю, ты рассказывай, я весь внимание; а соку не хочешь?.. Персикового. Чай, может?.». — что никакого желания жевать эту тему не было.

Батя-то, видно было сразу, решил, что это у меня от переутомления; а Толян так прямо и сказал, что, типа, глюки; что у него самого такие бывали, когда он в горах конопляновую плантацию охранял; и шмаль была первосортной, и завались её было, — только, грит, «все глюки были с сексуальным уклоном; а у тебя абы что!»

С Толяном-то уж точно никак не получалось насчёт правдоподобия моих «видений» поговорить; он, блин, всё сразу на глюки, на шмаль, и на «выздоравливай скорей, не забивай башку всякой хренью; нам ещё с похитителями Белки разбираться надо, каждый боец на счету!» сводил, — и тут же переходил на описание тех зверств, что он сотворит с теми, кто рискнёт в плену Элеонору, значит, обидеть! Типа, «- Похитить — это дело обычное; бизнес есть бизнес; за такое — просто шлёпнуть в лобешник; но вот если не создадут Белке нормальных условий; или там, не дай бог, пальцем хоть тронут — ноги, бля, по колени отрежу, и руки по локоть, — и забеги на скорость заставлю делать!!» Ну не обсуждать же с ним такие темы; тем более, что тут фантазия у него работала только в путь!

Не, в натуре, сначала я вообще был просто уверен, что это всё было со мной в реале; а потом всё как-то… не то что стёрлось, но потускнело, что ли, или, как говорят в книгах, «подёрнулось серой дымкой забвения», во. И как-то уже не так ярко вспоминалось; и «доводы» что я реально там был казались уже какими-то надуманными; тем более, что и Ольга говорит, что «психические» — они всегда очень достоверные объяснения своим загонам выдумывают; так, что хрен логически оспоришь. А мне совсем не улыбалось считаться «психическим»; и потому я всё реже стал вспоминать своё «путешествие в тот мир»; и ещё реже об этом рассказывать; и оно так… как-то. Стало подзабываться. Осталось в памяти только ясно, как «там» было тепло и чисто; и что вроде как выбор у меня там стоял… И что я выбор однозначно сделал. И выбор был между «оставаться там» и «возвращяться сюда». И хоть было «там» в натуре тепло, светло и чисто; и сок не мороженый и оттаянный на печке, а вполне себе свежий; и комп с инетом; и апельсины — вот, запали мне эти апельсины! И мама ещё… А вот здесь я сейчас; хотя было, было мощное такое чувство, что захоти я, реши так — и остался бы «там»… А здесь чо? Здесь, наверное, умер бы. «От переутомления». Или другой какой диагноз придумали бы.

А почему «решил вернуться»?.. Ну, хотя б чисто теоретически, как батя выражается; если допустить на минуту, что я в натуре «там был»?

Это, знаете ли, надо побывать и тут, и там, чтобы понять. Это объяснить сложно очень — я, пожалуй, даже сам себе не смог бы объяснить, почему я тёплую, светлую и изобильную, безопасную «ту жизнь» променял на «эту». Ну не из-за Омега-Seamaster же на руке, а не на фото на стене; и не из-за пары ТТ-шников под подушкой. Просто я себя «здесь» как-то почувствовал более настоящим, что ли… Белка, опять же — вызволять надо; «долги раздавать», как Толик выражается — которого «там», получается, вообще не было.

Западло… Западло долги не раздать, в чём бы они не выражались, — это я чётко «тут» усвоил — а что «там» с этим знанием делать?? В общем, как-то так вышло, что променял я апельсины и весну на ТТ-шники, цыпки на руках, и холодрыгу в Башне… такое вот у меня было впечатление.

Да, почему я в палатке; и что такое «грев».

Я у бати в «мастерской» поначалу отлёживался, — у него там обогреватель на соляре, и, в общем, тепло — но воняет. А как выключишь — так начинаешь мёрзнуть; сам-то под одеялами и одетый — а руки и лицо. Так я уж приспособился укутываться весь как мумия, так, что только нос наружу торчал, как бы в пещерке из одеяла, чтоб башка не мёрзла, — но даже и нос мёрз…

Ночевать «на кухне-столовой» было западло — там тесно и неудобно.

Большую печку-то, которую батя с Васильченко так долго и тщательно строили, разворотило одним из снарядов с БМПэхи. Падла такая! И теперь, пока Васильченко её не восстановил, и есть готовили, и грелись вокруг маленькой печки. И спали там, для экономии тепла, все вместе — обои Васильченки; Оля с Мишей и Олечкой; Крот. Да ну нафиг, там тесниться!