В течение первой декады сентября мятежниками захватывались и громились железнодорожные станции Чакино, Ржакса, Инжавино (дважды) и другие. 4 сентября повстанческий отряд Ивана Егоровича Ишина у села Трескино разбил сводный отряд красных под командованием заведующего Кирсановским уездным политбюро Андрея Демьяновича Сачко. Сам Сачко погиб в бою, причем в руки антоновцев попали находившиеся при нем списки всей агентуры чекистов в уезде. В эти же сентябрьские Дни мятежники взяли в плен и расстреляли командира Кирсановкого караульного батальона Ивана Петровича Волосатова. Погибли также три (из четырех) начальника районных милиций Кирсановского уезда и чрезвычайный уполномоченный губчека в районе восстания, заведующий Тамбовским уездным политбюро Артур Петрович Рекст.

Потери советских отрядов были велики. Инициатива полностью принадлежала повстанцам, хотя их "поход на Тамбов" и не удался, застопорившись в пятнадцати километрах от города.

Все чаще и настойчивее обращались губернские власти за помощью в различные города и инстанции. 2 сентября Траскович и Громов вели переговоры по прямому проводу со штабом Орловского военного округа. Они сообщили, что в настоящее время только вооруженных мятежников насчитывается до четырех тысяч человек. Кроме того, их активно поддерживают до десяти тысяч крестьян, вооруженных вилами, косами и топорами. А борьбу с мятежниками ведут 180 курсантов полковой школы 21-го стрелкового полка, 250 курсантов 35-х Тамбовских пехотных курсов, 500 бойцов караульных батальонов, 200 мобилизованных коммунистов, 30 кавалеристов Тамбовского эскадрона и 30 курсантов 7-х Борисоглебских кавалерийских курсов. Всего имеется 4 орудия и 6 пулеметов. Прося военную помощь из округа, Траскович и Громов подчеркивали: "Положение весьма и весьма серьезное. Банды находятся в 15 – 17 верстах от Тамбова".

Но в Орле тогда имели крайне смутное представление о том, что в действительности происходит в Тамбовской губернии Поэтому из штаба округа назидательно ответили, что имеющихся у тамбовских властей сил "вполне достаточно, чтобы не только ликвидировать восстание, но и стереть с лица земли всех бандитов вместе со всеми восставшими… По подобным восставшим дать один – два артиллерийских выстрела – и все разбегутся без всякого сопротивления. Поменьше надо церемониться".

В этом "мудром" наставлении и заключалась пока вся помощь со стороны Орловского военного округа.

2 сентября военно-оперативный штаб при губчека был преобразован в Военный совет, подчинявшийся президиуму губисполкома и ВЧК. Председателем Военного совета стал Ф. К. Траскович, а командование войсками также сохранилось в руках губвоенкома П. И. Шикунова. Военсовет продолжил работу, начатую военно-оперативным штабом при губчека.

К 9 сентября против мятежников действовали уже не менее трех тысяч бойцов, разделенных на пять групп – Сампурскую, Рассказовскую, Кирсановскую, Ржаксинскую и Борисоглебскую. К этому же времени вооруженных повстанцев насчитывалось до шести тысяч, а территория, охваченная мятежом, составляла 1200 квадратных километров. И фактически на всей этой территории шли отчаянные по накалу бои, протекавшие, как правило, с переменным успехом.

8 сентября в районе сел Каменка, Федоровка и Ракитино красные нанесли серьезное поражение крупному отряду антоновцев в 800 пеших и 250 конных повстанцев. Исход этого кровопролитного боя, продолжавшегося весь световой день, решила атака эскадрона Переведенцева, неожиданно ударившего – мятежникам во фланг и смявшего их кавалерию. В закрепление одержанной победы и в порядке наказания повстанцев за проявленное в бою упорство, Переведенцев тем же вечером сжег дотла Ракитино и половину Федоровки, за что и получил от местного населения на многие годы кличку "Жженый" – от слов "сжигать", "жечь".

Однако здесь необходимо заметить, что Никифор Александрович Переведенцев был лишь исполнителем (хотя и излишне усердным), но отнюдь не автором или инициатором столь жестоких карательных мер. Ведь указания сжигать или уничтожать артиллерийским огнем мятежные села исходили не от командиров отдельных советских отрядов или красноармейских частей, а от самого Военного совета. Причем наиболее беспощадно настроенными против "злостнобандитских" деревень и сел были председатель Военсовета Федор Константинович Траскович и секретарь губкома партии Николай Яковлевич Райвид.

Свое начало карательная политика тамбовских властей берет 28 августа 1920 года, когда по настоянию Ф. К. Трасковича командующий войсками П. И. Шикунов издал приказ № 5, в котором потребовал от вверенных ему войск произвести в течение 48 часов в 21 населенном пункте (список сел прилагался) полную конфискацию имущества у всех жителей, арестовать всех мужчин в возрасте от 16 до 40 лет и отправить их на принудительные работы. А военным трибуналам приказывалось "произвести суровую революционную расправу с соучастниками бандитов".

Приказ Шикунова широко обсуждался среди партийно-советского руководства губернии. Одни находили его излишне суровым, а другие, наоборот, недопустимо мягким в сложившейся обстановке. Официально возобладала последняя точка зрения, и Шикунову вскоре пришлось отменить свой "либеральный" приказ № 5.

С сентября начала проводиться более жестокая карательная политика. По отношению к селам, поддержавшим повстанцев, советским отрядам предписывалось арестовывать все мужское население, способное держать в руках оружие, а затем "произвести полную фуражировку, не оставляя ни одной овцы, ни одной курицы в данном пункте; после производства фуражировки данный пункт сжечь".

Уже упоминавшийся нами А. С. Казаков, выступая в июле 1921 года перед военными коммунистами в Тамбове, так охарактеризовал карательные меры тамбовских властей осенью 1920 года:

"Наши части… больше занимались очисткой деревни от всего живого и мертвого инвентаря, чем очисткой от банд и их уничтожением. Здесь не разбираются, кто прав, кто виноват. Все крестьянство сваливается в одну кучу и объявляется бандитским. Преданная и лояльная нам часть крестьянства после произведенной фуражировки (понимай – грабежа), в результате которой оно лишилось всего инвентаря и жилища (так как оно сожжено), находится в безвыходном положении. Для него нет иного выхода, как только идти и пополнить банду, чтобы жестоко отомстить за свое добро, нажитое столь тяжелым трудом. Целые деревни, боясь нашего "красного террора", забрав свой скот, женщин и детей, уезжают и скрываются в лесах. В результате подобной "ликвидации" банды растут как грибы, и общая численность восставших достигает десятков тысяч человек. Действия командования напоминают поступки потерявшего голову человека, который, видя пожар своего дома, начал бы заливать его керосином".

Заметим, что бездумная и слишком жестокая карательная политика тамбовских властей с самого начала вызывала несогласие и ропот у многих красноармейцев и командиров. Некоторые советские отряды и части отказывались выполнять приказы по уничтожению деревень. Немало бойцов, не желая идти под трибунал за невыполнение подобного приказа, дезертировали или переходили (иногда целыми подразделениями) на сторону повстанцев. А те, кто не становился дезертиром или перебежчиком, но писал протесты и жалобы в различные военные и гражданские инстанции, сурово наказывались в дисциплинарном или партийном порядке.

3 сентября 1920 года, заслушав доклад Военного совета о ходе ликвидации восстания, Тамбовский губком партии еще раз подтвердил, что "борьба с бандитами должна вестись по-прежнему методами решительных и суровых репрессий, не останавливаясь перед уничтожением селений".

Естественно, что такая порочная тактика борьбы с мятежом лишь способствовала его разрастанию. Число повстанцев увеличивалось с каждым днем, в то время как военные резервы губернии уже подходили к концу. Попытки тамбовских руководителей добиться в различных городах и ведомствах военной помощи ощутимых результатов пока не приносили.

8 сентября вопрос о мерах по ликвидации мятежа обсуждался на совместном заседании президиумов губкома партии и губисполкома. В итоге было решено послать телеграммы с просьбами о помощи в адрес В. И. Ленина, Совета Труда и Обороны, ЦК РКП(б) и Наркомпрода, а также командировать в Москву председателя губисполкома Александра Григорьевича Шлихтера для личного доклада Ленину о положении на Тамбовщине.