– Что с нами будет завтра? – спросил он требовательным, ясным голосом. – Я знаю, ты можешь заглядывать в будущее. Скажи – Дийнавир падет?

Он как будто забыл о том, что еще несколько часов назад сам отдал Владену приказ не колдовать.

Волшебник прищурился и несколько мгновений пристально смотрел на ровное, высокое пламя светильника у кровати. Желание провидения было сильным, почти непреодолимо сильным… Все искушения, казалось, утроили свою привлекательность и обрели особую вкрадчивую мощь с тех пор, как в лицо Владену брызнула кровь Барухи. Все прошлые барьеры сделались хрупкими, тонкими, прозрачными – и таяли, таяли, высвобождая что-то незнакомое, сладостно опасное, безгранично могучее…

Молодой маг с усилием оторвал взгляд от пламени, посмотрел Треллену в лицо и ответил:

– Я не знаю.

Только когда Владен оказался в своей комнате, защищенной невидимым коконом, он позволил себе немного расслабиться.

Он никогда не заглядывал в будущее, и сейчас его мучила неуверенность. По многим признакам нетрудно было догадаться, что Дийнавиру остались считанные часы, что надежды нет. И все-таки возможность чуда в этом мире, постепенно оставляемом богами, еще была велика…

Волшебник развел огонь в небольшом очаге, но даже рядом с пламенем – сильным, почти обжигающим кожу, – его бил озноб. Игра огненных язычков завораживала и будила внутри сладкое ощущение собственной мощи. Владен знал, что может прозревать грядущее, для этого нужно только сделать небольшое усилие. Всего лишь маленькое напряжение духа ради того, чтобы для Дийнавира все закончилось иначе… Волшебник чувствовал, как его сердце, набухнув, стучится о ребра, словно цыпленок, рвущийся наружу сквозь твердую скорлупу. Его желание жить и подарить жизнь другим не требовало помощи, оно только просило: не мешай, не препятствуй мне – этого будет достаточно! Он глубоко вздохнул и уступил.

Это было странное и чудесное превращение, сходное, наверное, с обретением крыльев. Все вокруг изменялось, становясь понятнее, складываясь в формулы и знаки, которых он никогда не знал, да и не мог знать, потому что магия, в которую его прежде посвящали, несла в себе слишком много запретов, и они, словно путы, сковывали свободу исследования и творчества. Запрет на тайное нападение, запрет на вмешательство в чужую душу, запрет на внушение другим низменных желаний, запрет на кровь…

Кровь!

Владен отпрянул от очага, стряхивая наваждение. Он почти разглядел в глубине пламени стены своего дома, освещенные рассветным солнцем завтрашнего дня. И услышал обрывок знакомого уже смеха, такого переливчатого, манящего – и одновременно опасного… Волшебник поднялся и прошелся по комнате.

Что значат запреты, когда на карту поставлена жизнь твоих близких, судьба целой страны, неприкосновенность родительского дома? Для чего ему дана сила, если он не может ничего изменить? Севернее перевала, у подножия гор, лежит Гарселин, цветущая долина, которой суждено стать пепелищем, если Дийнавир падет… Сотни спаленных жилищ, тысячи загубленных жизней…

Молодой маг встал спиной к очагу, грея зябнущую спину. В его мыслях было много горечи, намного больше, чем он мог вынести.

Последний маг Сумерек…

Миг его искушения абсолютной властью, совпал с приездом в Дийнавир, и это, конечно, было неслучайно. Владен к тому времени уже стоял на грани этого испытания и рассчитывал, что в страшные, хотя и необходимые для достижения зрелости часы рядом с ним будет его учитель, а вокруг – поющие рощи Куллиненвира. Но чужие козни привели его в Дом на Перевале, пролитая кровь приблизила испытание, и единственным наставником и поводырем среди наступившего хаоса для него оказался смертельный враг. Это была жестокая забава, как раз в духе магии Ночи. Надо признать, Аарету и его мрачному Владыке очень многое удалось. Владен ехал сюда, чтобы взглянуть в глаза Камана Браса – а встретил взгляд Темного Бога…

Волшебник не смог сдержать стона. Его собственное могущество так долго закрывало ему глаза плотной пеленой непонимания! Все, что раньше виделось ему одним, теперь представало совсем в другом свете. Один из сильнейших магов Гарселина, будущий глава ордена Сумерек. Слепая фигурка в чужой зловещей игре. Сыграна ли его партия до конца или ему предназначено еще что-то?

Раздался тихий стук, больше похожий на царапанье. В нем не было угрозы. Владен шагнул к двери, открыл. За ней стоял мальчик – Дамат, сын Барухи, – и протягивал ему что-то, завернутое в чистый льняной платок.

– Касла велел отнести вам, – сказал он и добавил:

– Господин.

Волшебник смотрел на него несколько мгновений, прежде чем понял. В нагромождении событий последних суток он почти забыл о погребении Барухи, а между тем, видимо, сегодня был вечер поминовения. Снова кольнула вина: он должен был присутствовать за столом, раз Треллен болен. Происшедшее в ритуальном зале выбило из привычной колеи многих, в том числе и его. Владен принял сверток, вынул из платка круглый хлебец, отломил кусочек и положил в рот. Мальчик наблюдал за ним пристально, но без враждебности.

– Атин сама пекла?

Дамат помотал головой.

– Нет. Бабушка и другие женщины. Атин родила сегодня утром, ей не велели вставать к печи.

– Кто родился?

– Девочка.

– Да благословят ее боги.

Слова стыли на языке. Было странно, что в обреченном на смерть доме небесные владыки дали жизнь новому существу. Владен кивнул мальчику, тот вдруг слабо улыбнулся, а потом исчез в полутьме коридора. Волшебник закрыл дверь, повернулся и вдруг, задохнувшись, прижал хлеб к груди.

Дийнавир, Дийнавир, последняя память об Изначальных веках! Ты был выстроен, когда утренние божества еще не покинули этот мир и никто из вечерних властителей не помышлял об уходе. Пусть Полуденный Трон уже тогда пустовал, но мягкие полутона зари и сумерек не давали людям забыть об эпохе, когда везде царствовал свет, а Ночь робко гнездилась под землей. И вот – даже сумерки отступают, все на глазах погружается во тьму… Так зачем, зачем в гибнущих домах рождаются новые дети, ради какой надежды, ради каких грядущих времен?

Владен поднес сверток к лицу, вдохнул свежий и чистый хлебный запах, потом бережно положил хлебец на стол. Он вспомнил Баруху еще живым – когда тот шел на него с обнаженным мечом и странной застывшей маской вместо лица. Как хрупок человек – даже самый преданный и верный, – и как легко он может стать игрушкой зла! Воистину, есть вещи гораздо страшнее смерти…

И эта девочка – дитя воина, погибшего от лживых козней… Родись она не в крепости, которой – Владен не сомневался, – суждено пасть, быть может, ей довелось бы увидеть, как Полуденный престол будет занят, все вещи вновь вернутся на свои места и везде воцарится мир. Она не увидит этого… Но даже если никто из людей, что ходят сейчас по земле, не доживет до таких счастливых времен, значит ли это, что они никогда не наступят? Сумерки уходят, и остаются лишь Тьма – и надежда на Свет.

Молодой маг замер, потрясенный. Сатту верно назвал его последним магом Сумерек. Последним, кто до этой минуты не понимал, что время полутонов прошло и настало время выбора, что мир зримо разделяется на свет и тьму, на белое и черное. Сумерек больше нет! Каждый должен понять, чему он служит, и присягнуть на верность. Соратники Владена по ордену уже исполнили это. Когда свой выбор сделает Владен, магов Сумерек больше не останется, будут лишь маги Ночи и…

Волшебник горько рассмеялся.

Владыке Полуденного престола не нужна магия. Светлых магов никогда не существовало, потому что Полдень, как Дийнавир, превыше всего ценил совсем другие вещи: человеческие верность и мужество, стойкость в испытаниях, мягкость и терпение в любви… Так что ты можешь сделать, чтобы послужить Свету, мастер Сумерек?

Ответ был так прост, что вызывал отчаяние.

Вот для чего Аарет привел его сюда. Ни в одном из уже мертвых или ныне живущих людей рода Дийнастинов больше не было этой двойственности, на которой могла бы сыграть Ночь. Все прочие были воинами и верными людьми Дня, а господину Аара важно было погубить Дийнавир изнутри – не настойчивостью его врагов, а предательством его защитников, тех, чьими усилиями Дом на Перевале до сих пор стоял и отражал вражеские набеги…