Один из членов спасательного штаба в Кожаре — кареглазый брюнет в свитере (как потом выяснилось, это был Воронов, мастер спорта по туризму) объяснил мне, что каждая группа перед походом должна оставлять в спортклубе свою маршрутную книжку, где весь поход расписан по дням и указаны все запасные маршруты и пункты выхода в случае неудачи.

Воронов взял лист бумаги и набросал схему: Кожар, от Кожара на восток извилистая черта — дорога до деревушки Бинсай. Дальше поворот на северо-восток по какой-то речушке до Главного Уральского хребта. Схема почти совпадала с тем наброском карты, который вручил мне перед отлетом редактор. В конце пунктирного следа — Рауп.

— Отсюда, от Раупа, — объяснил мне Воронов, — они, видимо, должны направиться обратно к Бинсаю, но уже другим путем, по реке Соронге или по Точе.

Он замкнул пунктирный след, получился неправильной формы овал, вытянувшийся от Бинсая на северо-восток на сто пятьдесят километров.

— Но это еще, к сожалению, не все, — продолжал объяснять Воронов. — У такого сложного маршрута должны существовать по крайней мере три запасных варианта: один — на случай непогоды, другой — если нельзя будет идти вдоль Главного хребта и так далее. Куда они могли проложить запасные маршруты? Если бы у нас была их книжка, мы бы знали это совершенно точно… А так приходится гадать…

Вероятнее всего, запасные варианты они выбирали от вершины Тур-Чакыр, это довольно трудный пик, они могли его и не взять… Но куда они могли пойти? Скорее всего на восток, здесь есть интересная вершина Сан-Чир. Но если они повернули бы на запад, как они тогда смогли бы выйти к Раупу? А это главная цель их похода…

Здесь есть два решения: или по ущелью реки Ворча с перевалом на высоте тысячу триста метров или возвращаться назад к Тур-Чакыру…

Воронов аккуратно наносил на свою схему все маршруты: три пунктирные линии от Тур-Чакыра, еще три от перевала в реку Точу и от небольшой вершины, в десяти километрах не доходя Раупа. Пунктирный овал на схеме раздался в стороны, внутри его уже насчитывалось по крайней мере семь-восемь маршрутов.

— Но и это еще не все, — грустно усмехнулся Воронов. — У них обязательно должны быть разработаны аварийные выходы. На тот случай, если с кем-нибудь из членов группы произойдет несчастье. Аварийные выходы, как правило, прокладываются по кратчайшему расстоянию к самому близкому населенному пункту,

Воронов в стороне от Кожара, километрах в сорока на юго-восток, нарисовал кружок — «Точа». Еще один кружок возник чуть севернее Бинсая — «Ловань».

— Ловань и Точа — больше им некуда было прокладывать аварийные выходы. Что же получается у нас с географией? Если мы из всего района выделим наиболее вероятный участок, где их можно найти, у нас получится площадь…

Воронов заключил пунктирный овал в прямоугольник.

— …площадь сто на пятьдесят километров..

— Бельгия получится, Валентин Петрович. Пять тысяч квадратных километров.

Это сказал полковник Кротов. Он взял со стола схему, вычерченную Вороновым.

— А может, пилоты правы, предлагая весь этот квадрат прочесать самолетами с севера на юг?

— Надвигается циклон, — напомнил Воронов.

— А, циклон… Но все-таки, сколько надо самолетов, чтобы прочесать этот район в три-четыре дня?

Подсчитать полковник не успел. Его вызвали к телефону. Связь со штабом поддерживалась круглосуточно. По телефону с почтового отделения передали телеграмму: «Кожар, штаб поисков. Группа десять человек в Ловани закончила зачетный маршрут. Все здоровы, продуктов достаточно, ждем указаний и маршрут поисков. Балезин».

— Я знаю Балезина, — оторвался от схемы Воронов. — Это человек надежный, можно посылать. Только насчет продуктов сомневаюсь. Продукты у них на исходе, остался, видимо, двухдневный неприкосновенный запас.

Слово Воронова здесь, видимо, ценилось на вес золота. Тотчас решили: группу Балезина снабдить продуктами и забросить утром на западный склон хребта вертолетом. Точку высадки также указал Воронов.

Я оглядел туристов, находившихся в комнате, — черные, какие-то осатаневшие… Две недели были на морозе, спали, можно считать, на снегу и снова рвутся в тайгу. И те, из Ловани, видимо, такие же: только что проделали трехсоткилометровый марш, а завтра им штурмовать Тур-Чакыр.

Разошлись мы около трех часов. В этот день никаких следов пропавшей группы не нашли и неизвестно толком, где искать. Это все, что я мог сообщить завтра в редакцию.

Мне дали койку в одной комнате с полковником и Вороновым.

— Валентин Петрович, что же все-таки случилось? Трагедия или просто недисциплинированность? А может, их вообще нельзя было туда пускать?

Воронов не отвечал долго. Потом вдруг выдал нечто неожиданное:

— Если бы мне сейчас во второй раз предложили утвердить Сосновскому тот же самый маршрут, я бы его утвердил без колебаний.

Да. Во всяком случае, в смелости этому мастеру не откажешь.

— А если вы Сосновскому со всей его компанией утвердили смертный приговор? Вы только, пожалуйста, не обижайтесь на меня. Это разговор между нами.

— Да нет, какие тут могут быть обиды. Обидно другое: каждый год где-нибудь в горах с туристами случаются несчастья, а централизованную спасательную службу мы до сих пор имеем только на бумаге. — В голосе Воронова прозвучала боль.

— Вы хорошо знали пропавших ребят?

— Не всех. Сосновского знал, еще двух. Это замечательные ребята. Сильная, стойкая группа. Ребята найдутся, я в этом не сомневаюсь.

Воронов говорил с завидной убежденностью.

— Осенью на соревнованиях по спортивному ориентированию Сосновский вывел свою команду к финишу абсолютно точно. Это очень опытный и дисциплинированный турист. С ним ничего не случится…

И тут же без всякого перехода Воронов закончил:

— Нам осталось спать часа три-четыре. Спокойной ночи!

Ничего не скажешь — корректен и решителен. Я заметил, что, разговаривая с каким-либо человеком, Воронов всегда обращается к нему по имени и отчеству. А в общем, он прав — ребята найдутся. Переломали лыжи — вот и плетутся. Хотя завтра уже четырнадцатое. Третий день поисков… Что же с ними все-таки случилось?

Засыпая, я услышал, как на улице ветер подвывает в проводах. Значит, циклон долго ждать себя не заставит…

Дверь купе открылась так тихо, что я не сразу сообразил, почему передо мной стоит проводница.

— Я спрашиваю — вам нужна постель?

— Постель? Да, конечно.

Я вышел в коридор. Несмотря на полночь, лампы в коридоре не горят. Да в этом нет никакой необходимости, — здесь, возле Полярного круга, белые ночи все лето напролет. Зато зимой дни такие короткие… Сколько километров они могли проходить на лыжах в день? По целине, с тяжелыми рюкзаками… Воронов уверял, что не меньше двадцати пяти. Если они шли в день пять часов, а это максимум светлого времени в январе, то они должны были проходить пять километров в час. А снег в этих краях выпадал до двух метров… И им приходилось делать привалы.

Я расплатился за постель и вернулся в купе. Дневники проводница переложила на столик. Сверху оказалась тетрадь в коричневом переплете — дневник Васениной. Да, я не ошибся. Строчки торопливые, наползают друг на друга, вместо окончаний — кривые оборванные линии…

«26 января 1962 г.

Я опять еду в поход. Милые ребята, мне предстоит целые две недели спать с вами в одной палатке, есть из одного котелка… Сколько мы споем песен у костра!

Вагон качает, по стеклам бегут зыбкие тени, а колеса на стыках напевают однообразную бесконечную песню.

Под стук колес хорошо мечтать и придумывать волшебные замки. Из льда и инея, из детских грез и андерсеновских сказок. В прошлом году, тоже в январе, я видела на небе удивительный пожар. До этого я даже не могла представить, что солнце способно так раскрасить серенькое небо. Когда-то меня поразила картина Айвазовского „Среди волн“. Вздыбленное море, кусок нависшего неба и тонкий луч, прорвавшийся сквозь тучи. Я никогда не видела живого моря, я знала его только по картинам Айвазовского. А в прошлую зиму на Молебном Камне я увидела море — великолепное, яркое — на обыкновенном уральском небе. Это продолжалось всего лишь несколько секунд, когда солнце выглянуло из-за нижней кромки туч. И все преобразилось: на далекий Северный Урал ненароком заглянуло южное море. Над городом таких чудес не бывает.