Несчастья свалились на Антона одно за другим.

Тетя Сима вернулась с работы озабоченная и взбудораженная. Разогревая обед, она запела: «Шуми, шуми, послушное ветрило, волнуйся подо мной, угрюмый океан», а потом так задумалась, что котлеты, и без того маленькие, пережарились и стали похожими на пуговицы.

На памяти Антона тетя пела один-единственный раз. Случилось это за обедом. Принесли почту, папа взял «Известия», а конверт протянул тете:

— Тебе, Сима.

Тетя оседлала нос пенсне, прочитала адрес на конверте, покраснела и сказала:

— Простите, я сейчас, — и ушла в свою комнату.

Вскоре оттуда долетели очень странные, ни на что не похожие звуки.

— Плачет? — встревожилась мама.

— Нет, поет, — сказал папа.

Это было так же неожиданно и удивительно, как если бы вдруг запела голая бетонная тетка с веслом, зачем-то поставленная в пионерском саду. Разумеется, на ту бетонную тетку тетя Сима совсем не похожа. Она как раз очень худая, строго и всегда одинаково одетая: черная юбка, белая блузка с длинными рукавами и воротничком, закрывающим все горло. На блузке кармашек для пенсне. Пенсне у нее старомодное, не с защипками, а с дужкой над переносицей. Точь-в-точь как на портретах у Чехова. Папа говорил, что так раньше одевались курсистки. Тетя и в самом деле была курсисткой, только очень недолго: началась революция и курсы то ли закрыли, то ли переименовали. Она очень гордилась тем, что была курсисткой, и всегда одевалась так, как одевалась когда-то, еще молоденькой девушкой. Мама много раз пыталась убедить ее сшить современное платье. Тетя Сима отклоняла все предложения:

— В моем возрасте смешно гнаться за модой. Нет ничего хуже, чем быть смешной. «Смешное убивает», — сказал один великий человек…

Тетя перестала петь. Это было хорошо, потому что и самый великий музыкант не нашел бы мелодии в ее пении. Вернувшись к столу, она сказала, что получила письмо от друга своей юности, он приезжает сюда на несколько дней и, наверное, навестит ее.

— Бывший жених, что ли? — спросил папа.

— Одно время нас считали женихом и невестой, — сказала тетя Сима и снова покраснела. — Сейчас это не имеет никакого значения. Просто он очень интересный человек.

В течение нескольких дней тетя без конца говорила, какой это замечательный человек и как хорошо, что они с ним познакомятся. В день его прихода она ужасно волновалась, начала готовить какой-то необыкновенный торт, без конца бегала к соседке советоваться и так над ним хлопотала, что в конце концов торт получился твердым, как кирпич, и ей пришлось сходить в «Гастроном» за готовым.

Бывший жених пришел вечером и оказался лысым толстым человечком с тусклым голосом. Он все время потел, очень много и громко ел и монотонно жаловался. На жизнь, маленькую зарплату, своих сослуживцев, соседей по квартире и на все, о чем бы ни заговорили.

Тетя смотрела на него сияющими глазами и говорила ему «ты». Это было непонятно, потому что из всех людей, каких знал Антон, она говорила «ты» только своему брату, папе Антона, и самому Антону. Даже маме она всегда говорила «вы». Тетя пыталась заговаривать о литературе, о прошлом, то и дело восклицала: «А помнишь?…»

— Да, да, конечно, — рассеянно отвечал бывший жених и снова принимался за еду.

Тетя перестала наконец восклицать, сникла, будто еще сильнее постарела, и только подкладывала гостю на тарелку. Тот съел все дочиста, пожаловался на колит, повышенную кислотность и ушел. Не зажигая света, тетя полчаса просидела одна в своей комнате, а когда вышла в кухню мыть посуду, глаза у нее были красные.

— «Как хороши, как свежи были розы», — печально продекламировала она, рассматривая хрустальную вазу на просвет, долго, тщательно протирала ее, потом вздохнула и добавила: — Однако, как сказал Алексей Максимович Горький, «в карете прошлого далеко не уедешь»…

На все случаи жизни у нее были в запасе всякие такие фразочки разных великих и без конца из нее выпрыгивали, будто сидели в ней, пригнувшись, как спринтеры перед стартом, и сигали по первому свисту. Антон так и сказал однажды тете. Брови у нее поднялись, пенсне свалилось с носа и повисло на черной ленточке.

— Что такое спринтеры? Те, что бегают? — При всей своей образованности тетя Сима иногда не знала самых простых вещей. — Стыдись! Как можно сравнивать каких-то бегунов и прыгунов с великими творцами и мыслителями?!

У Антона был свой взгляд на бегунов и великих. Бегуны — это здорово, если, конечно, они показывают класс. А великие, по правде говоря, порядком надоели Антону. Они, должно быть, только тем и занимались, что без конца изрекали что-нибудь красивое и высокопарное, точь-в-точь как тетя Сима. А та делала это постоянно и говорила, что интеллигентность человека определяется, не тем, носит ли он шляпу, а тем, какой у него духовный багаж. Багаж тети Симы, наверное, не поместился бы и в пульмановский вагон с решетками, который прицепляют сразу за паровозом, и от пола до потолка набитый чемоданами и тюками. Ничего удивительного. Тетя Сима работает в библиотеке. Антон несколько раз приходил к ней и бродил в узких ущельях книгохранилища. По сторонам отвесными скалами вздымались стеллажи, сплошь уставленные книжками, книгами и книжищами.

— Это всё великие? — спросил Антон.

— Не все, но многие, — сказала тетя.

Конечно, если всю жизнь толкаться среди такого количества великих, тут, хочешь не хочешь, наберешься всякого.

Так Антон думал прежде, когда был еще маленьким, а с тех пор прошло уже больше двух лет.

И вот тетя Сима вдруг снова запела. Антон настороженно посмотрел на нее — снова придет бывший жених? — но промолчал. Тетя могла сказать что-нибудь неприятное о неуместном любопытстве и вдобавок пристукнуть очередным изречением. Они молча жевали пуговицы, в которые превратились котлеты, но те были как резина.

Тетя сдалась первая и отодвинула тарелку:

— Нет, с этим может справиться только Бой.

— Наверное, она была очень заслуженная, — сказал Антон.

— Кто?

— Корова.

— Ах, вечно ты какие-нибудь глупости… А я хотела с тобой серьезно поговорить. Дело очень важное. Оно касается и тебя. А посоветоваться мне не с кем. Видишь ли, Антоша…

— Тетя, сколько раз я просил!

— Я ведь не виновата, что родители дали тебе такое имя.

— А кто виноват, если не вы?

— Что ж, — слегка смутилась тетя. — Я действительно посоветовала им назвать тебя Антоном в честь нашего великого классика. Ничего дурного в этом нет.

— А что хорошего? Думаете, если назвать под великого, так и пацан станет великим? Как же!

— Великим, может, и нет, но человек будет стремиться стать достойным своего имени.

— Ну да, и тяни из себя жилы всю жизнь… Им удовольствие, а мы мучайся…

— У тебя простое, хорошее имя!

— Имя как имя. Только я Антон, а не Антоша.

— Это ведь ласкательно! В свое время Чехов даже подписывал свои произведения «Антоша Чехонте».

— Ну и пускай. А я не Чехов. И никаких произведений не подписываю.

Тетя не могла знать, что, когда они жили еще на Тарасовской, мальчишки во дворе дразнили его «Антошей-Картошей» и с тех пор у него укоренилось отвращение ко всем ласковым видоизменениям своего имени.

— Хорошо, не будем спорить… Видишь ли…

В это время Бой, который все время лежал распластавшись на боку, вскочил, подбежал к входной двери и начал прислушиваться. Прислушивался он смешно: наклонял голову сначала на одну сторону так, что ухо отвисало, потом на другую сторону, и тогда отвисало другое ухо. Так он делал всегда, когда издалека слышал голос или шаги хозяина.

Федор Михайлович открыл дверь. Бой стал на дыбы, поджав передние лапы, и лизнул его в щеку.