— Никто и не собирается мириться. Мы об этом писали…

— И что?

— Пока ничего нельзя сделать.

— Почему?

Толя поднял голову и увидел, что отец смотрит в окно, а правое ухо его, обращенное к Толе, наливается густой краской. Толя отвернулся.

— Видишь ли, — после паузы сказал отец. — Бывают обстоятельства, через которые нельзя перепрыгнуть… Мы написали, это было правильно. Но ассигнований не отпустили. Мы пытались снова поставить этот вопрос, но редактору сказали, что сейчас это неуместно: поскольку средств нет, незачем печатать, — это уже будет вредная демагогическая болтовня.

— Стало быть, надо мириться и молчать?

Автобус остановился. Пассажиры бросились к дверце, открытой шофером. Толя не услышал ответа и больше его не добивался. Дома ему делать было нечего; он сказал отцу, что придет вечером, и пошел к своему однокласснику и другу Вовке Савину.

Вовка был его противоположностью. До отказа заряженный энергией, он, как петарда, каждую минуту мог взорваться самой неожиданной выходкой, невзирая на ущерб, который наносил окружающим и самому себе. Он был бесстрашен, ловок и неистощим на выдумки. Толя не участвовал в его затеях, находя их несерьезными, детскими, но, когда к концу дня Вовкина энергия иссякала или он попросту уставал, они говорили долго и обстоятельно, по-Толиному, обо всем. Говорил, вернее, думал вслух, главным образом Толя, а Вовка служил при этом как бы катализатором. Распирающая его энергия не позволяла ему ограничиваться только рассуждениями, он постоянно искал и предлагал способы, как рассуждения претворить в действие. Толя мирился с излишне практичными порывами и устремлениями друга. Ему нужен был слушатель; угомонившийся Вовка был слушателем идеальным, и они отлично ладили.

Мысли Антона вернулись к тому, о чем говорил Сергей Игнатьевич. В конце концов он прав: они действительно наследники. Ну, сейчас они еще мальчишки, но пройдет каких-нибудь семь — десять лет, и они станут совсем, окончательно взрослыми. А те, что сейчас взрослые, или помрут, или по-переходят на пенсию и ничего уже не смогут делать. А все будут делать нынешние ребята. И за все отвечать. И за этот лес, и за реку, и за все поля, и заводы, и шахты, за все, что делается, и за все, что должно делаться, а не делается, потому что кто-то не умеет или не хочет… И тогда уже ни за кого нельзя будет спрятаться, не на кого надеяться, чего-то или кого-то ждать…

Эти семь — десять, может, даже пятнадцать лет промчались, как стриж, который крохотной живой молнией мелькнул перед глазами, и Антон увидел себя большим, взрослым. Он уже кончил учиться и работает. Кем — не важно, выяснится потом… Уже не ему, а он сам дает советы (только никого не заставляет говорить по-своему!), действует самостоятельно, работает так, чтобы всего было больше и всё было лучше. А если нужно, переделывает то, что было плохо сделано до него, до них…

И законный наследник, владетельный хозяин пошел по своей земле, видя ее вроде бы и точно такой же, как за минуту перед тем, и вместе с тем как бы совсем другой. Вот так же будут с визгом носиться за невидимой мошкарой стрижи, а шмели, грозно гудя, пикировать на цветы, так же будет дрожащими струями переливаться зной между небом и землей, только небо сделается еще чище и голубее… Ведь тогда уже не будет в воздухе дыма и пыли ни от заводов, ни от земли, потому что земля станет совсем другая. Не будет никаких пустынь, а там, где они были, появятся озера, сады, леса. Дыма не станет совсем. Дым появляется, когда что-нибудь сжигают, а тогда уже жечь ничего не нужно. Атомные электростанции и солнце дадут столько энергии — завались. И наверняка они найдут, изобретут какую-нибудь новую энергию, которая посильней атомной… До чего же будет интересно и хорошо жить! И умирать никто не захочет… А люди вообще перестанут умирать. Потому что войны будут запрещены. И никакого оружия не будет. Даже ребятам запретят играть в войну, чтобы не приучались. И болезней никаких тоже не станет. Просто ученые найдут такое средство, чтобы всех вредных микробов уничтожить, и все. И не будет никакой заразы на всей земле. Никого и ничего не нужно бояться…

Бой подошел и ткнулся носом в Антонову руку.

— Ты что?

Бой вильнул хвостом.

— Есть хочешь? — Бой завилял сильнее. — На, ешь. Что мы с тобой потом есть будем?

Антон отдал Бою творог, тот слизнул его и уставился, ожидая, не дадут ли еще такого вкусного. Вкусного больше не дали, и он принялся за хлеб.

Все встало на свое место. Придуманное им будущее отодвинулось в десяти- или пятнадцатилетнюю недосягаемость, Антон снова стал тем, кем был, — мальчиком, который должен бояться, что какой-то Митька Казенный застрелит Боя, и прятаться. А что может сделать он, Антон?

А может, еще где-нибудь есть и такие Антоны (что он, какой-нибудь особенный? Самый обыкновенный!), и такие Хомки, которые собой заслоняют своих Жучек и Белок?… Ребят же много. Почему в самом деле они должны только терпеть, бояться и прятаться? Может, прав Сергей Игнатьевич, что, когда все возьмутся, ничего с ними не сделают и не запугают…

Чем больше Антон думал, тем сильнее крепло в нем убеждение, что надо не ждать и надеяться, а делать. Он только никак не мог придумать, что именно должны они, ребята, делать, чтобы с этим бороться. «Ничего, вместе придумаем», — решил он.

Он свистнул Бою и пошел по тропинке к гречишному полю. Он шел и смотрел на кусты, деревья, скалы, застоявшуюся между ними глубокую черную воду, сверкающие на быстрине струи. Все это было его, их. Не в будущем, а сейчас. И не в будущем, а сегодня, сейчас нужно все это беречь и хранить от пустоглазых маклаков, хапуг, пакостников и хулиганов, которые не думают ни о чем, кроме себя. И главное — не бояться!

В тени старой дуплистой вербы стояла светло-серая «Волга». Рядом на подстилках расположились хозяева: мужчина в плавках и молодая женщина. Вокруг разложенной на газетах еды ковыляла совсем маленькая девочка. Держа палец во рту, она разглядывала лежащее перед ней и ковыляла дальше. Она была только в трусиках, но зато с огромным белым бантом. Подвязанный к пучку волос на макушке, он на каждом шагу вздрагивал и колыхался, как опахало. Мужчина и женщина наблюдали за девочкой и смеялись.

Антон приостановился, потом решительно направился к сидящим. Он шел не слишком быстро, но и не медля, а так, как ходят занятые делом люди. Он придумал. Бой, прихрамывая, вышагивал рядом.

Женщина увидела их, глаза ее округлились, она схватила девочку, бросилась в машину и захлопнула дверцу.

— Что такое? — недоуменно оглянулся мужчина, увидел подходивших и поднялся.

— Здравствуйте, — вежливо сказал Антон. Он решил, что все нужно делать вежливо.

— Здоров, — ответил мужчина. — Ты что своим страшилищем людей пугаешь?

— Его не нужно бояться. Он зря не тронет.

Антон достал из кармана куртки огрызок карандаша, завалявшийся там еще с зимы блокнот, старательно записал серию и номер машины.

— Это зачем? — спросил мужчина и насмешливо улыбнулся. — Может, и права предъявить?

— Права не нужно. Понадобится, вас и так разыщут. Я вас предупреждаю: после себя бумаг, хлама не оставлять, бутылки не бить. Костры жечь нельзя, рубить и ломать деревья тоже.

— Да? — все так же насмешливо сказал мужчина. — А как быть, дорогой юноша, если ничего этого мы не собирались делать?

— Не знаю, — сказал Антон, — другие делают. Вон сколько накидано.

— Хм, верно. Мы сами с трудом чистое место нашли. Значит, ты всех нарушителей берешь на цугундер?

— Я не один, нас много.

— А потом?

— Сообщаем в лесничество. Оно само штрафует, а если удерут, находит через автоинспекцию. Не спрячутся!

— Ну? — уже серьезно сказал мужчина. — Это молодцы! Это правильно… А то вот мы ездим много, в разных местах бывали, действительно черт знает что делают! Правильно у вас придумали. Надо бы так и в других местах. Пора со свинством кончать…