— Так, а что ж с собаками? — неуверенно протянул он вслух и на всякий случай соврал: — Вроде ничего не делается…

— Вот именно — ничего! А ты здесь для того, чтобы делать, а не ушами хлопать!… У кого здесь собака есть черная, здоровая, как теленок?

— У нас больше рыжие. И маленькие. То, может, в лесничестве завели?

— «Может, может»!… — раздраженно повторил Степан Степанович. — Знать должен, а не гадать!

— Так что ж меня тут поставили собак считать, что ли?

— Ты не выкручивайся! Лесничество — твоя территория или нет? Значит, ты отвечаешь за все, что на ней происходит. А у тебя, понимаешь, бегают по лесу баскервильские собаки, несовершеннолетние хулиганы нападают на людей. Тут же люди живут! Дачники, понимаешь, отдыхают, дети… А если эта собака кого покусает, загрызет? Думаешь, тебе даром пройдет?

— Да что ж я могу… — нерешительно начал Иван Опанасович. — Какие у меня для этого дела возможности?

— Изыщи, привлеки людей. Охотников.

— Откуда в селе охотники?

Иван Опанасович на всякий случай умолчал о Митьке Казенном, твердо порешив больше с ним не связываться и дела не иметь, чтобы не влипнуть в скверную историю. И, как на беду, именно в этот момент ввалился Митька, нахально ухмыляясь и держа перед собой отремонтированное ружье.

— Куда? Куда лезешь без спроса? — крикнул ему Иван Опанасович. — Видишь, я занят, потом придешь…

— Подождите, товарищ, — остановил попятившегося Митьку Степан Степанович. Будучи человеком решительным и последовательным, он считал, что нужно ковать железо, пока горячо, и каждое дело доводить до конца. — А ты говоришь, в селе охотников нет! — повернулся он к Ивану Опанасовичу. — Инициативы у тебя нет, председатель, вот что! Вы охотник? Да что вы там стоите? Подходи ближе.

— Да так. — Митька нерешительно повел плечом. — Трошки. Баловался когда-то… — Подойти ближе он не решался: в городе он здорово «ударил по банке» и знал, что от него за версту несет перегаром.

— Стрелять умеешь? Не промахнешься?

— Ну уж, это уж… — Митька так хвастливо ухмыльнулся, что все сомнения в его уменье стрелять отпали.

— Так вот. По лесу здесь шатается какой-то малолетний хулиган. Видно, приезжий, одет по-городскому. Какой-нибудь, понимаешь, будущий стиляга… Ходит с собакой, натравливает ее на людей. Большая такая, черная…

— Я эту тварюгу знаю, — сказал Митька, зло ощерясь, — она на меня кидалась, чуть глотку не перекусила…

— Вот видишь! — торжествуя и негодуя, сказал Степан Степанович председателю. — А ты, понимаешь, мягкотелость тут разводишь. С такими вещами надо в корне кончать! Найди эту собаку и стреляй без всяких!

— Так той собаки нет, вроде в Чугуново увезли.

— Я не знаю: та — не та… Полчаса назад я с этой собакой столкнулся…

— Значит, сбрехал старый хрыч! — сказал Митька. — Ладно, товарищ начальник, будет полный порядок. Не сомневайтесь. Если я сказал — точка. Я теперь эту собаку под землей найду. И пацана тоже…

— Вот так. Действуй. Желаю успеха, — сказал Степан Степанович и, не прощаясь, пошел к выходу.

Иван Опанасович, а вслед за ним Митька вышли на крыльцо. Степан Степанович сделал ручкой прощально-приветственный жест, захлопнул дверцу, «козла», отплевываясь синеватым дымком, укатил.

— Ну, теперь я ему… — угрожающе сказал Митька и сжал волосатый кулак. — Счас патроны возьму и прямым ходом туда…

— Ты лучше проспись сначала, — сказал Иван Опанасович. — А то спьяну бабахнешь опять не туда, будет, как с тем Хомкой…

— Ничего, на газу я еще лучше попаду… — сказал Митька и, грохоча сапогами, сбежал с крыльца.

Иван Опанасович смотрел ему вслед и озабоченно думал, чем все это кончится. Объяснить Степану Степановичу, кто такой Митька, он не успел да и не решился — тогда пришлось бы объяснять, почему его, Ивана Опанасовича, ружье оказалось в руках у Митьки, а это не сулило ничего хорошего. Отобрать сейчас у Митьки ружье тоже было невозможно — могло обернуться еще хуже. Но уж совсем плохо будет, если спьяну Митька наломает дров. Тогда не расхлебаешь. Ему хорошо говорить — «под мою ответственность». Сказал да укатил. И отвечать в случае чего будет не он…

Сашко ошибся только в одном: Митька пошел искать Антона и Боя не по берегу, а в лесничество, к деду Харлампию. Перед уходом он к городской «банке» добавил из домашних запасов, шагал с преувеличенной твердостью, но говорить стал невнятно, будто набил рот ватой.

Дед Харлампий, как всегда, встретил его насмешливо:

— А, помещик пришел. Завел псарню-то уже ай нет?

— Ты, дед, зубы не скаль. Серьезный разговор будет. Ответственный.

— От тебя сурьезом за версту несет. Отойди чуток, а то и меня на закуску тянет.

— Не твое дело. Не на твои пил, на свои.

— Ну, своих-то у тебя, окромя ворованных, сроду не было.

— Ты меня поймал?

— Не я — другие поймают. Глаза у тебя завидущие, а лапы загребущие. Попадешься!

— Шо ты мне шарики крутишь? Я тебе говорю — ответственный разговор. Я тебя спрашиваю, а ты мне отвечай. Понял, нет? Ты зачем про пацана набрехал? Который с собакой.

— А я не брехал. Уехали они. Второй день нету.

— Брешешь, старый хрен! Ты мне всю правду говори. Понял, нет? А то и тебя — к этому… к ответственности… за это, как его? За соучастие. Понял, нет?

— Какое соучастие? Ты поди-ка, вон там бочка стоит, поныряй в нее своей пьяной башкой, может, мозги-то посветлеют…

— Ты мне баки не забивай. Отвечай, когда спрашивают.

— А ты что за спрос?

— Имею полное право. Понял, нет? Я из двух стволов как жахну — враз перекинется… А пацана — за шкирку и в Чугуново. Там разберутся, почему он на людей собак натравливает…

— Ну, старайся, старайся. Гляди, еще медаль тебе подвесят, когда собаку застрелишь. Специально собачью.

— Ты, дед, не скалься, тебя тоже привлекут — будь здоров! Понял, нет? Где тот клятый пацан с собакой? Их сегодня в лесу сам начальник видел.

— Вот ты б у него адресок и спросил, а то сюда пришел. Здесь их нету и не было. Хочешь, иди в избу, ищи. Только, гляди, Катря моя, окромя грома небесного, ничего не боится и может обыкновенным манером поломать ухват об твою умную голову…

— Опять брешешь, старый хрен, укрываешь? Ну гляди, я тебя тоже представлю… Понял, нет?

Митька несколько минут стоял, покачиваясь и тупо глядя на Харлампия, потом длинно выругался и пошел к шоссе.

Подождав, пока он скроется за деревьями, дед поспешил в хату. Над Митькой он издевался искренне и даже с удовольствием, но угрозы по адресу Боя и Антона встревожили его. Пусть угрозы эти — пьяное бахвальство, но дыма без огня не бывает, а если дуролому дали ружье, он может такого натворить — святых выноси… Следовало посоветоваться, а посоветоваться, кроме жены, было не с кем, и дед Харлампий изложил ей все, что уловил из пьяного бормотания Митьки. Тетка Катря пришла в неистовство.

Она так и думала, что добром не кончится! Где это видано, чтобы бросить малого хлопчика, а самому уехать? Ни стыда не стало у людей, ни совести! Ну пускай он только приедет, она ему сама очи выцарапает за такое отношение до бедного хлопчика… А он тоже хорош! Сидит тут, как поганый гриб, толку от него ни на грош. Что он, сам не понимает, что надо этого хлопчика сейчас же разыскать? Он же там вторые сутки где-то мается, не пивши, не евши, может, уже спал на сырой земле и насмерть простудился… И чего он тут торчит, таращит свои бельма, вместо того чтобы бежать, искать хлопчика и вести его сюда? И пусть тогда этот бандюга Митька только сунет свой нос! Да она ему глаза выцарапает, кипятком ошпарит, все рогачи об него обломает!… Где это видано, чтобы бросали одного беззащитного хлопчика и не сумели его оборонить от какого-то пьянчуги и разбойника? Если он, старый хрыч, боится и ни на что не способен, то она десять таких Митек заставит землю жрать, чтоб они ею подавились…

Дед Харлампий устремился к двери, но его остановил новый залп.