— Ну, как я тебе? — спросила я.

— Ты мне больше нравишься в роли садовника, — ответил он.

Я рассмеялась и направилась к двери. Пора было приготовить коктейль. Однако Льюис поймал меня за руку:

— А я что буду делать?

— Все, что тебе угодно, — ответила я в крайнем удивлении. — В конце концов, есть телевизор, в холодильнике — копченый лосось, или… если хочешь, бери мою машину и…

Он продолжал держать меня за руку, его лицо отражало одновременно и твердость и нерешительность. Он смотрел на меня пустыми глазами, и я узнала тот слепой взгляд, который так поразил меня на студии: взгляд пришельца. Я безуспешно попыталась высвободить руку. Мне вдруг захотелось, чтобы поскорее приехал Пол.

— Отпусти меня, Льюис, я опаздываю.

Я говорила мягко, словно боясь его разбудить. На лбу и вокруг рта у Льюиса выступили бисерины пота. Я забеспокоилась, не плохо ли ему. Тут он неожиданно очнулся, увидел меня и отпустил мою руку.

— У тебя плохо застегнуты бусы, — сказал он.

Льюис положил мне руки на шею и легким движением поправил замок на моем жемчужном ожерелье, а затем отошел на шаг, и я выскользнула из комнаты. Все это длилось какое-то мгновение, но я успела почувствовать, как будто бы маленькая теплая капля влаги затрепетала у меня на шее и скатилась вниз по спине… Ничего общего с тем физическим возбуждением, которое может вызвать прикосновение мужских рук, его-то я очень хорошо знаю.

Пол приехал вовремя, с Льюисом был очень мил — несколько снисходителен, но мил, — мы втроем выпили по коктейлю, и ко мне вернулся мой оптимизм. Уходя, я помахала Льюису — неподвижному, дивному, стройному силуэту в дверном проеме, такому изящному… очень изящному, слишком изящному. Вечер не обманул моих ожиданий. Я встретила миллион друзей, протанцевала два часа с Полом, и он был слегка навеселе, когда вез меня к себе домой. И я снова испытала удовольствие от запаха хорошего табака, тяжести мужского тела, любовного шепота в темноте. Пол был неутомим и нежен, признался мне в любви и попросил выйти за него замуж. Я, естественно, сказала «да», все еще находясь под впечатлением только что испытанного острого блаженства. В шесть утра я заставила Пола отвезти меня домой. Окно Льюиса было закрыто, утренний ветер шелестел в зарослях моего сада.

Прошел месяц. Льюис начал работать над второстепенной ролью в сентиментальном вестерне. Однако, когда однажды вечером нам прокрутили отснятый материал, стало ясно, что его лицо на экране притягивает всеобщее внимание. О нем заговорили. Но, казалось, его это совсем не волновало. Он молчаливо слонялся по студии, подолгу просиживал в моем офисе, слушая льстивые речи Кэнди, или грезил наяву среди никогда не демонтируемых голливудских декораций старых вестернов: деревни, балконы, деревянные лестницы, фальшивые фасады — пугающе безжизненные и вместе с тем трогательные, — за которыми ничего нет. Льюис мог часами бродить по искусственным улицам, затем присесть на ступеньку, выкурить сигарету… Вечером я отвозила его домой, где он часто оставался один, невзирая на все мои предложения. Пол был исполнен решимости притащить меня к священнику, и приходилось призывать на помощь всю свою дипломатию, чтобы противостоять его настойчивости. Все думали, что я, воображая себя сиреной, наслаждаюсь обществом сразу двух мужчин, и это, хотя и придавало мне ощущение молодости, было несколько обременительно.

Такое милое положение длилось почти три недели. Можно ли выразить словами, насколько хороша жизнь, когда ты просто любишь ее? Дни, полные радости, и ночи, полные наслаждения, скрипки нежности, возбуждение от работы, невыразимое счастье пробуждения, а впереди — столько времени, целый нескончаемый день, прежде чем снова заснешь, застыв в позе смерти на своей подушке. Наверное, я не способна быть до конца благодарной ни небесам, ни Богу, ни моей матери, за то, что они дали мне возможность жить на этой земле. Все и так было моим: свежие или влажные простыни, плечо любовника рядом с моим или одиночество, серый или голубой океан, гладкая, ровная дорога, ведущая к студии, музыка из радиоприемника, изучающий взгляд Льюиса…

И вдруг я наткнулась на непреодолимое препятствие. Во мне проснулось чувство вины. Каждый вечер меня мучило ощущение, что я покидаю его навсегда. Всякий раз, когда я приезжала на съемочную площадку, где он работал, захлопывала дверцу машины и шла к нему уверенным шагом женщины, у которой все «о-кей», видя его хмурое, нервное, задумчивое лицо, я думала — не обманываю ли я сама себя… не была ли вся моя жизнь, с ее радостью, любовью и самодостаточностью просто глупой ловушкой… не должна ли я бежать к нему, схватить его в свои объятия и спросить… но о чем? Что-то пугало меня. Я чувствовала, как меня тянет к чему-то неведомому, нездоровому, но, без сомнения, реально существующему. Поэтому я брала себя в руки, улыбалась и говорила: «Привет, Льюис», и он улыбался мне в ответ. Несколько раз я видела его в работе. Он замирал, подобно зверю, перед алчущей камерой, а затем делал несколько осторожных движений, похожий на льва, изнывающего от тоски в зоопарке, в чьи безжалостные глаза невозможно смотреть.

А потом Болтон решил его купить. Это было нетрудно: во всем Голливуде едва ли нашелся бы продюсер, способный отказать ему, и Джей Грант не был исключением. Болтон встретился с Льюисом, предложил более выгодные условия и перекупил контракт с Джеем. Я пришла в бешенство, тем более, что Льюис отказывался говорить об этой встрече. Мне пришлось буквально замучить его вопросами.

— Там был большой стол. Он сидел за ним с сигаретой во рту. Он попросил меня подождать, потом снял трубку и кому-то позвонил.

— А дальше?

— На столе лежал журнал. Я стал его листать.

Ситуация начинала меня забавлять. Приятно было представить, как какой-то юнец листает журнал в присутствии самого Болтона.

— А потом?

— Когда он повесил трубку, то спросил, не думаю ли я, что нахожусь у дантиста.

— И что ты ответил?

— Что я никогда не был у дантиста, у меня очень хорошие зубы.

В подтверждение сказанного он наклонился ко мне и оттопырил пальцем верхнюю губу, обнажив белые и острые, как у хищника, клыки. Я кивнула в знак согласия.

— А потом?

— А потом — ничего. Он что-то промычал и сообщил мне, что я должен ценить его внимание… и тому подобное. И что он оплачивает мой контракт, что он позаботится о моей карьере… постой, как он сказал?… успешной карьере.

Он неожиданно рассмеялся.

— Я и успешная карьера!.. Я сказал ему, что это меня не интересует, все, чего я хочу — заработать кучу денег. Кстати, знаешь, я нашел «Ролс».

— Что??

— Ну, «Ролс», такой, о каком вы с Полом на днях говорили. В который можно сесть не нагибаясь. Я нашел его для тебя. Ему лет двадцать, но он очень высокий и весь позолочен изнутри. Он у нас будет через неделю. Болтон предложил мне достаточно денег для первого взноса, вот я и подписал контракт.

Я была потрясена.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что купил мне «Роллс-Ройс»?

— А разве тебе этого не хотелось?

— Ты что же, собираешься таким вот образом осуществить все мои детские мечты? Сумасшедший!

Он сделал нежный, успокаивающий жест, который немного состарил его. Мы словно поменялись ролями. Вся ситуация, оставаясь чисто платонической, приобрела комичный оттенок. Трогательный, но комичный. Он, видимо, понял это по моему лицу и нахмурился.

— Я думал, ты обрадуешься, — сказал он. — Извини, мне пора идти.

Прежде чем я успела сказать хоть слово, он встал и ушел с террасы. Мучаясь раскаянием, я отправилась в постель, однако около полуночи проснулась и написала Льюису благодарственную записку, составленную в столь слащавых выражениях, что в конце концов была вынуждена кое-что вычеркнуть. Я засунула послание ему под подушку и потом долго не могла заснуть, ожидая его прихода. В четыре утра его все еще не было, и с облегчением, к которому примешивалась печаль, я заключила, что он, наконец то, нашел себе любовницу.