Античные писатели много рассказывали о могучем черногривом льве, который жил на севере Африки и получил название варварийского. Римляне тысячами привозили этих львов для своих цирков. Теперь львы уже не водятся к северу от Сахары. Последнего варварийского льва убили в Алжире в 1893 году.

Южноафриканский лев ненамного пережил северного собрата: последний капский лев умер в 1942 году. Теперь зоопарки Южной Африки покупают львов в Европе и Америке. Но в Восточной и Центральной Африке, особенно в заповедниках, львов еще много.

По-видимому, в 1923 году исчезли последние персидские львы.

Индийский лев – одно из редчайших животных наших дней. Около двух сотен индийских львов живет сейчас под охраной государства в заповеднике на небольшом полуострове Катхиавар, к северо-западу от Бомбея. Однако, несмотря на охрану, животные вымирают.

В лесах Цейлона обитает сейчас, по приблизительным подсчетам, около тысячи диких слонов. Ежегодно охотники убивают сто слонов, а вновь рождается лишь пятьдесят. Если так будет продолжаться, то в ближайшие двадцать лет на Цейлоне не останется ни одного слона.

Едва ли доживут также до конца нашего столетия олень замбар (сейчас – около трехсот голов), белая антилопа Аравии (сто или даже сорок голов), горная зебра (в 1937 г. – сто, в 1953 г.- только тридцать), дикий осел онагр, почти полностью истребленный, олень Давида (небольшие его стада уцелели лишь в парке летнего дворца в Пекине и некоторых зоопарках Европы {29}.

Под угрозой полного уничтожения также и драгоценные шиншиллы, дикая собака динго, индийский гепард, гривистый волк, северный и обыкновенный киты, гуанако, антилопа вилорог, северотихоокеанский морской слон и лошадь Пржевальского.

Все они – кандидаты в ископаемые завтрашнего дня.

Когда в 1812 году победоносные русские войска, разгромив Наполеона, вступили в Париж, то событие это, решительно изменившее судьбы Европы, оставило некоторый след и в истории зоологии. В том году английский полковник Гамильтон Смит познакомился в Париже с союзниками своими, казачьими офицерами, и они рассказали ему, что в Монголии, близко от границ России, живут в пустынях дикие лошади.

– Нет, не одичавшие, сэр. А натуральные дикие лошади!

Рассказ этот поразил Смита. Дело в том, что в науке в то время прочно пустила корни весьма пессимистическая, но, слава богу, ложная теория, будто диких предков лошадей не осталось уже на планете. Они все давно вымерли.

Смит, когда вернулся в Англию, опубликовал все, что услышал от казаков. Дикие лошади, или по-татарски тарпаны {30}, писал он, держатся большими табунами. В табуне много разных косяков. Каждый косяк водит и стережет старый жеребец. Самые чистокровные тарпаны живут ближе к границам Китая. Они предпочитают простор степей и пасутся, выстроившись гуськом головой против ветра. Жеребец-предводитель ревниво опекает свой косяк, бегает вокруг: высматривает врагов и гонит прочь молодых жеребцов. Те держатся в стороне, пока не повзрослеют и не обзаведутся собственным стадом.

Итак, Смит со слов своих русских корреспондентов, составил довольно точное описание диких лошадей. Но натуралисты,

кажется, не придали серьезного значения его словам. Все настоящие дикие лошади давно вымерли – таков был вынесенный ими приговор. Более полувека оставался он в силе. До 1877 года.

В том году Николай Михайлович Пржевальский вернулся из Джунгарии и привез шкуру дикой лошади.

Он и раньше, во время первого своего путешествия в Монголию, в 1870-1873 годах, много слышал о диких лошадях, «которых монголы называют «дзерлик-аду» (дикий табун)… По словам рассказчиков, эти лошади… чрезвычайно осторожны, так что, будучи испуганы человеком, бегут без оглядки несколько дней и возвращаются на прежнее место лишь через год или два».

Немного позднее Пржевальский в новых путешествиях в Центральную Азию прошел через пустыни Джунгарии, и там он увидел своими глазами неуловимых дзерлик-аду.

«Мне лично,- пишет он,- удалось встретить только два стада диких лошадей. К одному из них можно было подкрасться на меткий выстрел, но звери почуяли по ветру, по крайней мере, за версту моего товарища и пустились на уход. Жеребец бежал впереди, оттопырив хвост и выгнув шею, вообще с посадкою совершенно лошадиного; за ним следовали семь, вероятно, самок. По временам звери останавливались, толпились, смотрели в мою сторону и иногда лягались друг с другом; затем опять бежали рысью и наконец скрылись в пустыне».

Пржевальскому так и не удалось приблизиться «на меткий выстрел» ни к одной дикой лошади, но череп ее и шкуру он все-таки добыл. Их подарил ему А. К. Тиханов, начальник Зайсанского поста (близкого к русско-китайской границе поселка, в котором Пржевальский закончил свое второе центральноазиатское путешествие). А к Тиханову шкура попала от киргизов-охотников, промышлявших в центральной Джунгарии.

«Хотя Пржевальский и был кавалерийским полковником,- пишет бельгийский зоолог Бернар Эйвельманс,- он принял открытую им лошадь за осла. Полякову, который в 1881 году описал ее, потребовалось все его терпение, чтобы доказать Пржевальскому, что это настоящая лошадь, а не осел». Почти слово в слово он повторяет здесь неудачную шутку одного американского писателя-натуралиста. В этой шутке только то правда, что И. С. Поляков действительно в 1881 году описал,

дав ей латинское название, лошадь Пржевальского. Сам же Пржевальский сообщал именно о диких лошадях, а не ослах.

В 1888 году Николай Михайлович Пржевальский отправился в новую экспедицию в Центральную Азию. Но случилось несчастье: недалеко от Иссык-Куля в поселке Каракол он заболел брюшным тифом и умер. Мир потерял одного из своих величайших путешественников и открывателей. Но ученики и последователи Пржевальского продолжали дело, начатое им. Русские исследователи Козлов, Певцов, Роборовский, Клеменц, братья Грумм-Гржимайло проникли в самый центр азиатского материка по путям, разведанным Пржевальским. Они привезли еще несколько шкур и черепов диких лошадей и интересные рассказы об их повадках и образе жизни.

Дикие лошади, пишет М.В. Певцов, «живут преимущественно в больших песках… покрытых… высоким саксаулом». Встречаются здесь и «плоские впадины, поросшие редким приземистым камышом и немногими солянками, которыми и питаются живущие в тех песках дикие лошади, верблюды, куланы и антилопы». Водоносные слои залегают там неглубоко, и поэтому копытные легко добывают воду: «Они выбивают ногами в наиболее углубленных местах впадин довольно большие ямы, наполняющиеся солоноватой водой, и приходят к ним на водопой. Из песков животные выходят нередко на север, в щебне-древесную пустыню, покрытую местами тощим кипцом, и там пасутся долгое время, если в этой безводной пустыне лежит кое-где снег».

Забегают они из песков и на юг, «в обширный лиственный лес». Пищи и воды в нем вдоволь, но чересчур много комаров и гнуса. Поэтому летом дикие лошади стараются пореже наведываться в леса.

Днем они обычно держатся в глухих пустынных местах, а ночью, чутко принюхиваясь и тревожно всхрапывая, выходят на пастбища и водопои. Ходят они гуськом друг за другом по протоптанным ими же тропинкам.

Кочуют обычно небольшими стадами по пять – двадцать лошадей. Водит косяк всегда старый жеребец. Он очень смел и дик, но предан своему косяку.

«Не успел я отползти шестидесяти шагов,- вспоминает Грумм-Гржимайло о своей встрече с табуном диких лошадей,- как с фырканьем и храпом вылетел из кустов жеребец. Казалось, это сказочная лошадь – так хорош был дикарь! Описав

крутую дугу около меня, он поднялся на дыбы, как бы желая своим свирепым видом и храпом испугать меня. Клубы пара вышли из его ноздрей… Он снова пронесся карьером мимо меня и остановился с подветренной стороны. Тут, поднявшись на дыбы, он с силой втянул воздух и, фыркнув, как-то визгливо заржал. Табун, стоявший цугом, мордами к нам, как по команде, повернулся кругом (причем лошадь, бывшая в голове, снова перебежала вперед) и рысью помчался от озера. Жеребец, дав отбежать табуну шагов на двести, последовал за ним, то и дело описывая направо и налево дуги, становясь на дыбы и фыркая».