— Добро будет! — сказала гостья, разгибаясь. — Ложись! Спать будем!

Олята, поколебавшись, робко прилег, навка тут же пристроилась рядом. Обняв Оляту, она уткнулась носом в его плечо и ровно задышала. От странной гостьи пахло потом и немытым телом. Олята вдруг сообразил, что навки так не пахнут. Они же в реке живут, должны быть чистые! Олята осторожно отодвинулся от странной девицы, рука ее соскользнула с его плеча.

— Не ходи во двор, Василько! — пробормотала она. — Засекут! Они злые…

Олята замер, чуть дыша, и девица успокоилась. Скоро она стала мерно посапывать. Олята осторожно отполз в сторону, встал и пошел обратно. Некрас ничуть не удивился его появлению. Он вообще занимался странным делом: зажав меж ног глиняный горлач, ножом вертел в боку его дырку. Круглую рукоять острого ножа сотник пристроил меж ладоней, встречными движениями их он и вращал нож. Обожженная глина скрипела, но поддавалась. Олята удивился, почему сосуд не трескается от нажима, но, присмотревшись, разглядел: внутри горлач забит песком.

— Думал навка! — сказал Олята, присаживаясь рядом. — Испугался…

— Блаженная она, — сказал Некрас, не отрываясь от своего занятия. — Глаза ее видел? А рубаху? Живет в лесу, ест, что найдет, — сотник вздохнул.

— Почему она взяла меня?

— Кого-то напомнил. Брата или жениха. Или убили того, или сгинул, а она умом тронулась… — сотник провертел, наконец, свою дырку, высыпал из горлача песок и полюбовался на работу. В пузатых боках горлача темнели три дырки.

— Думал навка, — повторил Олята, все еще под впечатлением случившегося.

— Навок вообще не бывает!

— Да ну? — не согласился отрок.

— Сколько по лесам ходил, у реки ночевал — ни одну не видел. Выдумывают люди… Нож не потерял? — повернулся сотник к Оляте.

Тот покрутил головой.

— Тогда иди к берегу и нарежь ивовых веток. Тонких, для корзины.

Когда Олята принес ветки, перед сотником стояли два дырявых горлача. Взяв ветки, он ловко и очень быстро сплел небольшую корзину. Застелив ее дно оторванным от подола рубахи куском полотна (Олята только вздохнул, видя такое небрежение), Некрас горстями насыпал в корзину песка, встал.

— Седлай змея! Летим!

Прежде, чем они забрались в седла, Некрас палкой нагреб в горлачи жарких углей, выбирая те, что поболее, и поставил горлачи в корзину. Корзину передал Оляте, велев держать перед собой. Ничего не понимая, Олята привязался ремнями, сотник шлепнул змея по шее, и тот, переваливаясь с ноги на ногу, пошел к реке. «Будем переплывать? — удивился Олята. — Так на том берегу сторожа!» Однако смок, зайдя в воду, поплыл не поперек реки, а против течения. Двигался он все быстрее и быстрее.

— Береги угли! — сказал вдруг Некрас, поворачиваясь. Олята не успел сообразить, почему именно сейчас угли надо беречь, как змей расправил крылья и захлопал ими по воде. Олята склонился на корзиной, прикрывая телом горлачи от брызг и не видел, как смок разбежался и плавно взмыл над рекою. Неспешно помахивая крыльями, змей поднялся над лесом и полетел по-над берегом. Было уже за полночь, луна стояла высоко, и Олята вновь увидел внизу серебряный блеск воды, темную гребенку леса и луг, над которым они медленно плыли.

— Приготовься! — тихо сказал Некрас, не поворачиваясь. — Когда скажу — подашь мне корзину под правую руку. Сам возьмешь второй горлач. Будешь делать, что я.

Олята послушался. Держа корзину в руках, он напряженно ждал и скоро дождался.

— Давай! — шепнул Некрас.

Олята подал, сотник на ощупь выудил из корзинки горлач и крепко схватил его за толстую ручку. Отрок последовал его примеру. От этого движения пустая корзина выскользнула из его рук и полетела куда-то вниз. Олята проводил ее взглядом и увидел, как прямо на них надвигаются высокие темные стены.

— Бросай!

Некрас швырнул свой горлач в сторону, Олята немедленно сделал тоже. Оглянувшись, он видел, как оба горлача, кувыркаясь и разбрасывая по сторонам красные искры, летят вниз — прямо в темную массу, оставшуюся позади. В то же мгновение смок часто замахал крыльями, они стали подыматься. Над рекой Некрас развернул змея, и они полетели обратно. Некрас свесился влево, глядя вниз, отрок сделал то же, но ничего не увидел — все та же темная масса спящей крепости. Над лугом они опять развернулись к реке.

— Придется лететь к Светояру за горючим маслом, — вздохнул Некрас. — Не вышло…

— Гляди! — прервал его Олята.

Сотник глянул вправо — над крепостью поднимался багровый язык пламени. Затем выскочил еще один, следом еще… Небо над Городцом осветилось, в потоке горячего воздуха, летевшего ввысь, дрожали и расплывались звезды. Послышались крики, которые вскоре слились в один сплошной вой. Некрас с Олятой летели над посадом. Пламя, доев сено, перебросилось на стены Городца, улицы посада были ярко освещены. По ним двигались какие-то точки, присмотревшись, Олята понял — люди! Все бежали прочь от Городца, некоторые уже миновали посад и неслись по лугу. Все это промелькнуло в один миг — поджигатели были над рекой.

— Дай бог, посад не сгорит! — вздохнул Некрас. — Куда ж людям под зиму?..

Смок пересек реку. Олята в последний раз оглянулся. Городец пылал. Там, где еще сегодня утром стояла неприступная крепость, бушевал огонь, ярко освещая все на версту вокруг. Даже на хвосте смока отбивался багряный цвет.

— Так вам! — радостно прошептал Олята. — За батьков! За Забродье мое! Чтоб ты сгорел, Великий! Как этот Городец…

Взгляд Святослава был долгим и тяжелым. Сотник Жегало ежился, но глаз не опускал. Невысокий, крепко сбитый, Жегало был некрасив. Смуглое, скуластое лицо с глазами-щелочками, сам чернявый, борода клочковатая… «Половецких кровей, — думал Святослав, злобясь. — Мать покрыл кто-то из степняков. Набрали в войско выблядков, мать их! расхлебывай теперь! Ишь, стоит гоголем! Жегало… Выбрали имечко!»

— Ты велел сено в Городец тащить? — сурово спросил Святослав, с удовлетворением наблюдая, как корчит сотника от его вопроса.

— Я! — тихо ответил Жегало.

— На лугу места не было?

— Крали там сено! Днем привезут, а ночью волокут… Схоронят затем по лесам — не найти!

— Сторожа на что?!

— Луг большой. На одной стороне сторожа, на другой крадут. Каждую ночь.

— Значит, сторожу на каждую сторону! — раздраженно сказал Святослав, зная, что ответит сотник.

— Людей не было. Две сотни всего… На броде — сторожа, по берегам разъезды, сторожа в Городце, — стал перечислять сотник. — За Ростиславом смотрели крепко, что успеть, случись нападение, в Городце запереться и тебя упредить, великий князь. Но более всего приходилось отряжать воев за припасами. Не хотели смерды по доброй воле хлеб и сено давать — все у них забирали, подчистую. С вилами кидались. Кричали: «Все равно зимой подыхать!», — сотник облизал губы. — Ты велел припаса на большое войско заготовить. Не наши земли, княже!

«В наших тоже кидаются! Что из того, что смердов обобрали? Где теперь эти припасы?» — горько подумал Святослав, но вслух сказал другое:

— Понимал, что может загореться?

— Понимал…

— Что сделал?

— Отобрали у всех жильцов кресала, лучины, светцы, все дрова из Городца вывезли, чтоб в печах не палили. Ночевали жильцы в посаде, в городе оставалась только сторожа.

— Она и подожгла!

— Не могла! — Жегало снова облизал губы. — У нее тоже кресала отбирали, а тех, кто в ту ночь стоял, много лет знаю. Трое сгорели, десять обожглись…Головой за них ручаюсь!

«Головой и ответишь!» — хотел сказать Святослав, но вовремя остановился. Княжье слово не воробей, вылетит — думай потом, как поправить. Казнить сотника успеется, надо разобраться. Жегало, видно, этого тоже желал. Сотнику хотелось что-то сказать: крутился, пыжился, ожидая вопроса. Но Святослав не спешил. Пусть помучится, половецкая кровь!

— Жегало знает, кто Городец спалил! — пришел на выручку сотнику тысяцкий Горыня.

— Кто?

— Ростиславовичи!