— Мы сделали то, что ты нам велел, цезарь, но, конечно, это потребует огромных денег.

Я ответил довольно резко:

— Я просил о плане и примерной смете, вы были так любезны, что приготовили и то и другое, за это я вам весьма благодарен. Однако я не нанимал вас в финансовые советчики и буду признателен, если вы оставите свое мнение при себе.

— Но Каллист, государственный казначей… — начал было один из них.

Я оборвал его.

— Да, естественно, Каллист говорил с вами. Он очень осторожен, когда речь идет о государственных деньгах, и это правильно. Но все хорошо в меру. Строительство гавани — дело величайшей важности. К тому же я не удивлюсь, если узнаю, что отбить у меня охоту заниматься этим вас убедили торговцы зерном. Чем меньше становится зерна, тем они становятся богаче. Они молят богов о плохой погоде и жиреют на горестях бедняков.

— О, цезарь, — добродетельно вскричали они в один голос, — неужели ты веришь, что мы станем брать взятки у торговцев зерном?!

Я увидел, что мой выстрел попал в цель.

— Я сказал «убедили», а не «подкупили». Не обвиняйте себя понапрасну. Послушайте-ка меня. Я намерен привести свой план в исполнение, сколько бы это ни стоило, вбейте это себе в голову. И вот еще что: это не займет столько времени и не потребует столько денег, как вам, по-видимому, кажется. Через три дня мы с вами тщательно разберемся в этом вопросе.

По совету моего секретаря Полибия я обратился к дворцовым архивам и там на самом деле обнаружил проект, подготовленный строителями Юлия Цезаря девяносто лет назад с той же самой целью. Проект почти не отличался от нового, но приблизительное время и стоимость оказались, к моему огромному удовольствию, куда меньше: четыре года и четыре миллиона золотых. С учетом некоторого подорожания материалов и труда нашу задачу можно будет выполнить, затратив половину той суммы, которую назвали мои строители, и более чем в два раза быстрей. В некоторых отношениях старый проект (отвергнутый как слишком дорогой!) был лучше нового, если не считать того, что в нем не был предусмотрен остров. Я тщательно изучил оба плана, сравнивая их по тем пунктам, где имелись расхождения, а затем поехал в Остию, взяв с собой Вителлия, который хорошо разбирался в строительном деле, чтобы проверить, не произошло ли каких-либо крупных перемен на территории будущей гавани со времени Юлия.

Когда я встретился со строителями, я был так напичкан информацией, что им было невозможно меня обмануть — например, занизив количество земли, которое сто человек могут перенести с одного места в другое за день, или утверждая, будто при выемке грунта придется стесать много тысяч футов твердой породы. Я знал теперь обо всем этом почти столько же, сколько они. Я не говорил им, откуда я это знаю, пусть думают, будто я познакомился со строительством во время занятий историей и мне хватило одной-двух поездок в Остию, чтобы глубоко изучить всю проблему и прийти к своим выводам. Я воспользовался тем впечатлением, которое на них произвел, и сказал, что, если замечу хоть какие-нибудь попытки затянуть работу после того, как она начнется, и недостаточный интерес к делу, я отправлю их всех вниз, в преисподнюю, чтобы они построили Харону на Стиксе новый пирс. Работа в гавани должна начаться немедленно. У них будет столько работников, сколько им надо, хотя бы тридцать тысяч и тысяча десятников из армии с необходимыми материалами, инструментами и транспортом, но начать они должны без задержки.

Затем я вызвал к себе Каллиста и сообщил свое решение. Когда он воздел с отчаянием руки и поднял к небу глаза, я сказал, чтобы он прекратил ломать комедию.

— Но, цезарь, где нам достать деньги? — заблеял он, как овца.

— У торговцев зерном, идиот, — ответил я. — Дай мне имена главных членов Зерновой Лиги, и я постараюсь, чтобы мы получили столько денег, сколько нам нужно.

Не прошло и часа, как передо мной предстали шестеро самых богатых торговцев зерном в Риме.

Я решил взять их на испуг.

— Мои строители сообщили мне, что вы пытались их подкупить, чтобы они представили проект новой гавани в Остии в невыгодном свете. Я смотрю на это очень серьезно. Это равносильно заговору против жизни ваших сограждан. Вы заслуживаете, чтобы вас кинули на растерзание диким зверям.

Они со слезами клялись, что ни в чем не повинны, и молили меня научить, как им доказать свою преданность мне и Риму.

— Ничего не может быть легче: мне нужен срочный заем в один миллион золотых для осуществления остийского проекта; как только состояние финансов позволит, сумма будет возвращена.

Они стали уверять, будто, даже сложившись вместе, не смогут наскрести половины этой суммы, но я был не настолько глуп, чтобы им поверить. Я дал им месяц на то, чтобы раздобыть деньги, и предупредил, что, если они этого не сделают, я отправлю их в изгнание на Черное море. Или дальше.

— И помните, — сказал я, — когда эта гавань будет построена, это будет моя гавань: если вы захотите ею пользоваться, вам придется просить у меня разрешения. Не советую вам со мной ссориться.

Через пять дней я получил от них деньги, и в Остии сразу закипела работа: строили пристанища для людей, распределяли задания. Нужно признаться, что в подобных случаях очень приятно быть монархом и иметь возможность осуществить важное начинание, подавляя глупое противодействие одним повелительным словом. Но я должен был постоянно напоминать себе об опасности замедлить возрождение республики, если я стану неправильно осуществлять императорские прерогативы. Я делал все возможное, чтобы поощрить свободу речи и патриотизм и не позволить моим личным причудам превратиться в законы, которым должен подчиняться весь Рим. Это было очень трудно. Самое смешное то, что, судя по всему, свобода речи, патриотизм и сам республиканский идеализм входили в рубрику моих личных причуд. И хотя вначале, не желая казаться надменным, как все монархи, я поставил себе за правило быть доступным для любого из граждан Рима и разговаривать с людьми дружески, запанибрата, вскоре я был вынужден держаться более сдержанно и сухо. И не в том дело, что у меня не было времени для болтовни со всеми, кто заглядывал во дворец, а в том, скорее, что мои сограждане, за немногими исключениями, бессовестно злоупотребляли моей благожелательностью. Они отвечали на мою приязнь или вежливым высокомерием, точно хотели сказать: «Тебе не удастся одурачить нас и сделать из нас преданных слуг», или насмешливой наглостью, точно хотели сказать: «Почему ты не ведешь себя, как истинный император?», или насквозь фальшивой дружбой, точно хотели сказать: «Если тебе, ваше величество, угодно расслабиться и угодно, чтобы мы, сообразуясь с твоим чудачеством, тоже расслабились, погляди только, как мы стараемся тебе угодить! Но если ты вздумаешь нахмуриться, мы тут же падем ниц».

Но вернемся к гавани. Как-то раз Вителлий сказал мне:

— Республике нечего и надеяться осуществить общественные работы такого масштаба, какие может себе позволить монархия. Все грандиозные сооружения мира — дело рук царей или цариц. Городские стены и висячие сады Вавилона. Мавзолей в Галикарнасе. Пирамиды. Ты никогда не был в Египте, верно?

Я служил там в гарнизоне молодым солдатом. О, боги, невозможно передать словами, какое чувство благоговения и страха охватывает тебя при виде их. Мало сказать, охватывает — сокрушает тебя. Сперва ты слышишь о них в детстве и спрашиваешь: «Что это — пирамиды?» Тебе отвечают: «Огромные каменные гробницы трехгранной формы, без всяких украшений, просто покрытые белой штукатуркой, в Египте». Это звучит не очень интересно и не производит на тебя впечатления. Ты представляешь в уме те «огромные» строения, с которыми знаком, — скажем, храм Августа здесь, в Риме, или базилику Юлия. А затем, попав в Египет, видишь их вдали, в глубине пустыни — небольшие белые пятна, вроде палаток, и говоришь; «Это пирамиды? И чего только из-за них поднимают такой шум?» Но когда спустя несколько часов стоишь у их подножья задрав голову вверх, это совсем другое дело! Цезарь, они так огромны, что в это нельзя поверить. Этого не может быть. Когда думаешь, что они выстроены человеческими руками, становится физически дурно. Первый взгляд на Альпы не идет ни в какое сравнение. Пирамиды такие белые, гладкие, безжалостно вечные. Такой грозный памятник людских устремлений…