— Ну и куда же, ради всего святого, нам теперь ехать? — спросил жену Ирод.

— Если ты не будешь настаивать, чтобы я писала письма с просьбой о помощи — унижение для меня хуже, чем смерть, — мне все равно куда, — горестно отвечала Киприда. — Индия достаточно далеко от твоих кредиторов?

— Киприда, моя царица, — сказал Ирод, — мы выдержим это испытание, как выдержали многие другие, и доживем с тобой до глубокой старости в достатке и благоденствии. И я торжественно тебе обещаю, что ты еще посмеешься над моей сестрицей Иродиадой прежде, чем я покончу с ней и ее муженьком.

— Мерзкая шлюха! — вскричала Киприда с истинно еврейским негодованием.

Как я вам уже говорил, Иродиада не только совершила кровосмешение, выйдя замуж за родного дядю, но и развелась с ним затем, чтобы вступить в брак с другим из дядьев — более богатым и влиятельным Антипой. Евреи могли иногда посмотреть сквозь пальцы на кровосмешение, так как браки между дядьями и племянницами были в обычае у восточных монархов, особенно в армянских и парфянских царских семьях, к тому же Ирод и Иродиада не были по происхождению евреями. Но к разводу каждый добропорядочный еврей (как прежде каждый добропорядочный римлянин) относился с величайшим отвращением, считая, что это навлекает позор и на мужа, и на жену, и никому из тех, кто оказался вынужден прибегнуть к разводу, и в голову не приходило, что это — первый шаг к последующему браку. Однако Иродиада достаточно долго прожила в Риме, чтобы ее по этому поводу мучила совесть. В Риме каждый, кто что-нибудь собой представляет, разводится рано или поздно. (Никто, к примеру, не назвал бы меня распутником, однако я развелся с тремя женами и, возможно, разведусь и с четвертой.) По всему этому Иродиада была очень непопулярна в Галилее.

Аристобул пришел к Флакку и сказал:

— В знак признательности за мою услугу, Флакк, ты, наверно, не поскупишься отдать мне деньги, конфискованные у дамаскцев. Они почти полностью покроют долг Ирода — помнишь, несколько месяцев назад я рассказывал тебе о его мошенничестве с кораблями?

— Аристобул, — ответил ему Флакк, — ты не оказал мне никакой услуги. Напротив, ты послужил причиной разрыва между мной и самым знающим моим советником, — трудно выразить, как мне его недостает. Чтобы поддержать дисциплину, я был вынужден выслать его; чтобы не уронить свою честь, я вынужден не звать его обратно, но если бы ты не заявил во всеуслышание об этой взятке, никто бы ничего не узнал и Ирод до сих пор помогал бы мне разбираться в здешних запутанных делах, которые ставят в тупик простодушного уроженца Рима, вроде меня. Это у него в крови. Я прожил на Востоке гораздо дольше, чем он, но в тех случаях, где я лишь приблизительно догадываюсь, в чем дело, он знает это наверняка. Интуиция.

— А как насчет меня? — спросил Аристобул. — Может быть, я могу занять его место?

— Ты, ничтожество? — презрительно вскричал Флакк. — Где тебе тягаться с Иродом! У тебя нет его чутья. И что еще важней, никогда не будет. Тебе это известно не хуже, чем мне.

— Ну а как насчет денег? — спросил Аристобул.

— Ты заслужил их еще меньше, чем Ирод. Но, чтобы между нами не пробежала кошка, я верну их в Дамаск.

Что он и сделал. В Дамаске решили, что губернатор сошел с ума.

Месяца два спустя, будучи в немилости у Флакка, Аристобул решил переселиться из Антиохии в Галилею, где у него было поместье всего в двух днях пути от Иерусалима, который Аристобул, более религиозный, чем его родичи, хотел бы посещать во время важных церковных праздников. Он не желал брать с собой все свои деньги, так как, в случае ссоры с дядей Антипой, могла возникнуть необходимость срочно покинуть страну, и деньги достались бы Антипе. Поэтому Аристобул решил перевести большую их часть из банка в Антиохии в римский банк и написал об этом мне как надежному другу семьи, дав полномочия вложить деньги в земельную собственность, если предоставится такая возможность.

Ирод не мог вернуться в Галилею; поссорился он и с дядей Филипом, тетрархом Башана, из-за каких-то владений отца, которые Филип прибрал к рукам, а губернатором Иудеи вместе с Самарией был назначен Понтий Пилат, один из кредиторов Ирода. Царь этих стран, самый старший из сыновей Ирода Великого, за несколько лет до того был свергнут с трона за плохое управление, и царство объявили римской провинцией. Ироду не улыбалась мысль навсегда поселиться в Идумее — он не был любителем пустыни, — а шансы на то, что в Египте, в большой еврейской колонии в Александрии, его ждет горячий прием, были ничтожны. Александрийские евреи очень строго соблюдали религиозные обряды, строже даже, если это вообще возможно, чем их соотечественники в Иерусалиме, а Ирод, прожив так долго в Риме, сделался небрежен в своих привычках, особенно когда дело касалось еды. Евреям запрещено их первым законодателем Моисеем — из гигиенических соображений, как я понимаю, — есть целый ряд мясных продуктов, не только свинину (против свинины можно, пожалуй, привести некоторые аргументы), но зайчатину и крольчатину и другое вполне полезное мясо; а те животные, мясо которых им позволено есть, должны быть убиты определенным образом. Если дикая утка нашла свою смерть в воздухе от камня, выпущенного из пращи, каплуну свернули шею, а оленя подстрелили из лука, есть их мясо нельзя. Каждому животному, мясо которого идет в пищу, следует перерезать глотку, чтобы оно истекло кровью. И еще одно: каждый седьмой день недели евреи должны проводить в полной праздности, даже слуги в их домах не имеют права шевельнуть пальцем — ни приготовить еду, ни помешать угли в очаге. Кроме того, у них существуют дни национального траура по случаю давних бедствий, которые совпадают по времени с римскими праздниками. Живя в Риме, Ирод просто не мог одновременно быть правоверным иудеем и популярным членом высшего общества и предпочел презрение евреев презрению римлян. Поэтому он решил не ехать в Александрию и не тратить больше время на Ближнем Востоке, где, по-видимому, перед ним закрылись все двери. Ирод стоял перед выбором: или искать убежища в Парфии, где царь радушно примет его в качестве полезного посредника для осуществления его замыслов против провинции Рима — Сирии, или вернуться в Рим и прибегнуть к покровительству моей матери: возможно, ему удастся объяснить размолвку с Флакком. Он отказался от мысли о Парфии — ведь поездка туда означала полный разрыв с его прежней жизнью, не говоря о том, что он более полагался на мощь Рима, чем на мощь Парфии. К тому же было крайне опрометчиво пытаться пересечь Евфрат — границу между Сирией и Парфией, — не имея денег, чтобы подкупить пограничную стражу, которой был отдан приказ не пропускать в страну политических беженцев. Поэтому в результате Ирод выбрал Рим.

Удалось ли ему туда благополучно добраться? Сейчас услышите. У него не хватило наличных, даже чтобы оплатить проезд по морю — в Антиохии он жил в кредит, причем на широкую ногу, — и хотя Аристобул предложил дать ему взаймы сумму, достаточную, чтобы доплыть до Родоса, Ирод отказался, не желая ронять свое достоинство. Притом он не мог рисковать, беря билет на корабль, который спускался к морю по Оронту, так как было не исключено, что в гавани его ждали кредиторы и арест. И тут Ирод вспомнил об одном человеке, у которого можно было занять небольшую сумму, а именно: о бывшем рабе своей матери, которого она оставила в наследство моей матери Антонии, а та отпустила его на свободу и помогла ему открыть торговлю зерном в Акре — прибрежном городе к югу от Тира; он платил ей определенный процент со своих доходов и жил в полном достатке. Но между Антиохией и Акрой находился Сидон, а Ирод, само собой, получил «подарок» не только от жителей Дамаска, но и от сидонцев и не мог позволить себе попасть к ним в руки. Он послал в Акру надежного вольноотпущенника, а сам, переодевшись в чужое платье, выбрался тайком из Антиохии и направился на восток — единственное, чего от него никто не ожидал, — и таким образом избежал преследования. Достигнув сирийской пустыни, Ирод сделал широкий круг к югу (на украденном верблюде), а затем двинулся по берегу Мертвого моря, держась в стороне от Башана, тетрархии своего дяди Филипа, и Петры, или, как еще говорят, Гилеада, — плодородной заиорданской области, где, как и в Галилее, правил его дядя Антипа.