По своему глубокому интимному тону, по тематике - все та же утраченная любовь - эта книга стихов мало чем отличалась от предыдущей, изданной два года назад Маурером.

Неразделенная любовь - эта «старая история, которая остается вечно новой» - была подана здесь в прежней романтической форме. Здесь чувствовалось влияние и натур-философии Шеллинга, когда поэт в своем яростном индивидуализме заставлял всю природу соболезновать своему горю. От любовной муки немы фиалки и бледны розы, и веет могильной сенью, заставляющей вспоминать «Гимны и ночи» Новалиса.

В смысле размеров отдельных пьес «Лирического интермеццо» Гейне следует за поздними романтиками, Вильгельмом Мюллером и Эйхендорфом, давая мастерские однострофные, двух- и трехстрофные лирические фрагменты, написанные в свободных по заполнению такта размерах немецкой народной песни.

Гейне сам признавал влияние, оказанное на него Мюллером, и мужественно констатировал это в письме к Мюллеру. Но, использовав романтическую форму своих предшественников, Гейне сумел дать необычайно много оригинального, своего. Здесь обнаруживается значительно полнее, чем в первой книге стихов, ирония Гейне, характерная для антиромантического изображения действительности.

Да, но и романтики тоже нередко пользовались приемом иронии. Однако ирония Гейне весьма отлична от старой романтической иронии. Она другой социальной категории. Романтическая ирония была свидетельством неприспособленности немецких романтиков к действительности, она именно была приправой к «феодальному вину, добытому из погребов замков и монастырей».

Ирония Гейне - противоядие от романтического пафоса, столь несвойственного эпохе безвременья, отсутствия героев и героизма. Поэтому Гейне строит все внутреннее движение лирической эмоции на противопоставлении, на контрастном переломе настроения, на так называемой «pointe», «обливающей холодным душем сентиментальность, романтико-лирическую грусть».

И тут следует ироническая концовка, «pointe».

«Лирическому интермеццо» необычайно свойственны переломы стиля и языка. Поэт для достижения своих эффектов пользуется нарочитыми прозаизмами, перебивающими поэтичность речи.

В смысле тематическом сборник стихов развертывает перед читателем историю любви поэта - от первой встречи «в прекраснейшем месяце мае» и вплоть до мрачной сцены самоубийства, конечно, целиком вымышленного. Нет более бесплодного и филистерского занятия, чем устанавливать по этим стихам степень автобиографичности и подлинности переживания Гейне.

Для нас важно одно: история любви Гарри к Амалии сыграла роль в тематическом оформлении его первых лирических стихотворений, но эта роль вовсе не была главнейшей и всепоглощающей. Динамика лирической эмоции Гейне вела его за круг чистой романтики, он рано хотел говорить «трезвым, зрелым языком политического борца».

Прошло немного лет со дня его первых поэтических опытов, но он уже внутренне сильно окреп, он решил преодолеть муки, чисто романтические, вызванные былыми душевными переживаниями, и это преодоление он выразил в заключительном стихотворении «Лирического интермеццо»:

Сочувственный прием «Лирического интермеццо» в наиболее культурных литературных кругах, конечно, обрадовал Гейне, но оценка была дана слишком поверхностная, потому что современники Гейне увидели в нем талантливого романтика, не лишенного оригинальности - и только.

Зато было слишком много мучительных сомнений и разочарований, да и жизненные дела складывались не слишком удачно.

Книги Гейне не встретили достойной оценки в семейном кругу поэта. По его собственному признанию, мать хотя и прочла трагедии и песни, но особенного вкуса к ним не почувствовала, сестра едва соглашалась терпеть поэтические опыты Гарри, младшие братья, Максимилиан и Густав, не поняли его произведений, а отец совсем их не читал.

Гарри посвятил свою вторую книгу дяде, Соломону Гейне, который со своей самонадеянной настойчивостью повторял, что «если бы парень чему-нибудь научился, то ему не нужно было бы писать книги».

Не из простого желания задобрить богатого дядю посвятил ему Гейне свою книгу. В письме к другу Вольвиллю он пишет, что Соломоя Гейне, «один из тех людей, которых я больше всего уважаю; он благороден и обладает врожденной силой. Ты знаешь, что последнее для меня превыше всего».

Гарри казалось как-раз в этот период, что его своеобразная дружба-вражда с дядей вступает в новую фазу. Во всяком случае, Соломон Гейне только за несколько месяцев до выхода «Лирического интермеццо» отдал распоряжение берлинскому банкиру Леонарду Линке выплачивать племяннику ежегодно, в течение трех лет, пятьсот талеров.

Переменой в настроении Соломона Гейне Гарри был обязан своему покровителю, профессору Губицу. Последний, воспользовавшись пребыванием Соломона Гейне в Берлине, отправился к нему и сумел убедить его, что его племянник - в высшей степени одаренная поэтическая натура, которую нельзя мерить обыкновенным масштабом и с непрактичностью которой надо примириться.

Соломон Гейне сделал слабую попытку отбиться от вмешательства постороннего человека в его отношения с Гарри, но сдался, и, обратившись к банкиру Линке, оказал: «Этот господин утверждает, что может пропасть великий гений, и я хотел бы в это верить». И тут же он сделал распоряжение о выплате ежегодной стипендии Гейне.

Однако Гарри немало тяготила денежная зависимость от дяди, далеко не устраивавшая его в материальном отношении, так как денег не хватало. На поддержку из дома рассчитывать было нечего.

Еще весной 1820 года Самсон Гейне совершенно разорился в Дюссельдорфе, распродал имущество и переселился в Ольдеслое, в юго-восточной Голштинии. В Ольдеслое семья прожила короткое время и весной 1822 года переселилась в Люнебург, где и жила при финансовой поддержке Соломона Гейне.

При таких условиях Гарри пришлось подумать о возобновлении занятий по юриспруденции, сильно запущенных вследствие увлечения литературой.

Именно там, в Люнебурге. в тишине маленького города, решил уединиться Гарри летом 1823 года, чтобы серьезно подготовиться к продолжению университетского учения.

В эту пору в Гарри развилась необычайная раздражительность, - он буквально начал страдать манией преследования. Ему казалось, что враги всюду готовят ему козни, особенно когда он получил известия, что в Брауншвейге поставили его «Альманзора» и трагедия провалилась. Гейне, вероятно без достаточных оснований, приписал свой провал интригам его бывшего товарища Кехи. Попросту, трагедия провалилась потому, что она была несценичной, а ее антикатолическая тенденция озлобила ханжеских и лицемерных писак, поднявших против Гейне травлю. Они обвинили автора трагедии в дерзком отношении к традиционным вопросам религии и морали.