Итак, Гейне через своих друзей, в том числе через «доброго советника» короля, министра Шенка, обращался к просвещенному монарху Людвигу I с предложением своих услуг.

Король отказался принять в свое лоно поэта, Несмотря на ту сдержанность, с которой Гейне вел себя в Мюнхене, боясь дразнить придворную свору и баварское правительство.

«Политические летописи» успеха не имели. Это было бесцветное издание, вскоре прекратившееся.

В июле 1828 года Гейне решает оставить на время Мюнхен и отправиться в путешествие по Италии. Это была его давнишняя мечта.

Он уезжает через Иннсбрук в Верону, Милан, Ливорно и Флоренцию. Баварский министр Шенк обещает ему тем временем уладить вопрос с университетской кафедрой. Помощь и поддержку в этом деле Гейне ищет у Тютчева, до известной степени влиятельного в придворных кругах.

Гейне уезжает в полной уверенности, что по приезде во Флоренцию он найдет там пакет с королевским декретом о своем назначении. Ожидание его не оправдалось.

Вскоре после отъезда Гейне католическая партия повела против него резкую кампанию. В органе главы баварских «темных людей», католического попа Деллингера, впрочем старавшегося держаться в тени, в мало популярном в свое время издании «Эос» появилась статья, направленная против Гейне.

Деллингер начинает с цитаты из «Путешествия на Гарц», где Гейне описывает обстановку гостиничной комнаты в Остероде: «Висела там еще картинка мадонны, такой красивой, милой и бесконечно набожной, что я был бы непрочь разыскать оригинал, служивший художнику моделью, чтобы жениться на ней. Правда, если бы я женился на этой мадонне, мне бы пришлось ее просить прекратить дальнейшее сношение со святым духом, так как мне вовсе не понутру, если с помощью моей жены вокруг моей головы образуется ореол мученика или какое-нибудь другое украшение».

Деллингер называет эту издевку над иконой «по меньшей мере безвкусной» и делает антисемитские нападки на Гейне. Он подчеркивает, что здесь выявляется «весь еврей, как он есть, с его неверием в святого духа и с его жаждой разрушения аристократических замков», так как, мол, все люди одинаково благородного происхождения. «Этот новооткрытый дух («разрушения») имеет своего прекрасно вооруженного рыцаря, господина Гейне. Мы не сомневаемся, что при одворянивании всего человеческого рода, от готтентотов до монархических династий Европы, он может кое-что выиграть, потому что его родословное дерево, прямехонько ведущее к праотцу Аврааму, разумеется, гораздо древнее, чем древо первых рыцарей христианства».

Все принципиальные положения Гейне Деллингер старается свести к личным моментам и поэтому недоумевает - в чем же выразилось столкновение Гейне с аристократией и почему он называет дворянство «высокородной гадюкой». «Мы полагаем, - издевается Деллингер,- между Гейне и благородным дворянством мало точек соприкосновения. Или быть может на каком-нибудь балу дворянин наступил ему на ногу или указал несколько резко на его неприличное поведение?»

Далее Деллингер протестует энергично, но не убедительно против утверждения Гейне, что церковь находится на содержании дворянства. Он объясняет это утверждение еврейским происхождением Гейне, «который с молоком матери впитал представление о том, что все на свете покупается и продается за деньги».

С таким тупым антисемитским оружием в руках выступал Деллингер, лидер поповской реакции, против Гейне. Он преследовал этим прямую цель - преградить поэту путь к университетской кафедре.

Друг Гейне, рекомендованный им Котте, Игнатий Лаутенбахер выступил на защиту Гейне, написав остроумнейший памфлет «Новейшее сожжение иудеев в немецких Афинах». Но эта защита Лаутенбахера не принесла существенной пользы Гейне. Клика Деллингера не сложила оружия и продолжала свою кампанию против «человека, который отказался от ограниченного иудейства, но не принял по-настоящему христианства, и поэтому ныне обходится или хочет обходиться без религии».

Пока ярые противники Гейне делали свое дело, поэт в нетерпенье ожидал во Флоренции обещанного письма от Шенка. Он его так и не дождался и после этого с полным правом громко жалуется, что «Шенк принес его в жертву иезуитам».

Необычайно раздраженный неудачами и как всегда подозрительный, Гейне ищет повсюду своих врагов. Он приходит к убеждению что совместно с черной кликой Деллингера против него действует и поэт-аристократ, граф Платен. Деллингер был университетским товарищем Платена, и «Эос» одновременно с нападками на Гейне поместил хвалебную статью по поводу только что вышедшего томика стихотворений Платена. К тому же Платен был назначен членом Мюнхенской академии как-раз в то время, когда Гейне узнал, что ему нечего надеяться на получение кафедры.

Этих внешних обстоятельств было достаточно для того, чтобы убедить Гейне в причастности Платена к его неудаче. И он не замедлил отомстить своему врагу в третьем томе «Путевых картин», где целый ряд страниц с небывалой злостью осмеивают Платена и его поэзию.

Гейне, естественно, сводил здесь личные счеты с Платеном, и в разгаре полемики не пожалел красок, чтобы изобразить Платена деятельным членом «союза попов, баронов и педерастов».

Здесь Гейне был не прав, потому что, несмотря на свое аристократическое происхождение, граф Платен-Галермюнде, подобно Гейне, был борцом за свержение тирании и освобождение человечества. Подобно Гейне, он томился в убогой обстановке германской действительности и искал исхода в бегстве в Италию из «страны ослов». Для него Италия была не только страной величайших памятников искусства, но и страной, где народ начинал борьбу за свою независимость.

Платен был один из родоначальников политико-революционной лирики в Германии. Борясь против романтической реакции, он написал комедию «Роковая вилка», в которой высмеял романтическое увлечение «драмой рока». Он решил прибегнуть к литературному бунту, потому что для политического еще не пришло время, потому что, по его словам, только свободный достоин Аристофана.

Друг Гейне, Иммерман, написал «ксению» (эпиграмму), в которой кольнул певца «газелл» Платена. Гейне напечатал эту «ксению» в своих «Путевых картинах». Необычайно чувствительный в обиде, одинокий в жизни и в литературе, Платен яростно отомстил обидчикам в сатирической комедии «Романтический Эдип». Не к чести Платена надо оказать, что он пошел по линии наименьшего сопротивления и перевел опор из чисто литературной плоскости в трясину личных счетов.

Очевидно, Платен ставил своей целью - развенчивание романтической школы, но вместо этого он заострил все свое внимание на недостойной его полемике с Иммерманом и Гейне. Он изобразил друга Иммермана «Пиндаром из племени Вениамина», «Петраркой праздника кущей», «чьи поцелуи отдают чесноком». Вероятно, Платен был слишком мало знаком с творчеством Гейне, и поэтому его нападки на поэта носили специфический - юдофобский характер, который Гейне счел характерной принадлежностью «наглого прихвостня аристократов и попов».

И в запальчивости Гейне ответил Платену ядовитым и беспощадным памфлетом, составившим основную часть «Луккских вод», из третьего тома «Путевых картин». Но не будем забегать вперед.

Итак, Гейне путешествует по Италии. Он осматривает Верону, красивейший город Венецианской области, и через день едет дальше, в почтовой карете, в Милан. Миланский собор, как бы вырезанный из почтовой бумаги, производит на него не меньшее впечатление, чем художественные коллекции города - Брера и Амброзиана.

В Милане он провел несколько дней, затем отправился в Геную, наименее понравившуюся ему, чем другие итальянские города.

В конце августа Гейне прибыл в Ливарно, где пробыл до 3 сентября. Отсюда он пишет письмо Шенку, образно рассказывая о своих переживаниях в Италии и жалуясь на незнание языка страны: «Я вижу Италию, но не слышу ее. Однако же я часто веду беседы. Здесь говорят камни, и я понимаю их немой язык. Мне кажется, что они глубоко понимают то, что я думаю. Так, разбитая колонна римских времен, разрушенная башня лангобаров, обветренный готический свод понимают меня очень хорошо. Ведь я сам руина, бродящая среди руин. Равные хорошо понимают равных. Порой хотят мне нашептать нечто интимное старые дворцы, но я не могу расслышать их в глухом шуме дня; тогда я возвращаюсь сюда ночью, и месяц - хороший переводчик, который понимает лапидарный стиль и умеет Пересказать это на диалекте моего сердца. Да, ночью могу я хорошо понять Италию, потому что юный народ со своим оперным языком спит, и древние встают со своего холодного ложа и говорят со мной на прекраснейшем латинском языке…