– Я не могу объяснить этого. Я бы очень хотел, но не могу. Может, образования не хватает, а может, просто мозги пропил… Поезжай туда сам. Тогда, наверное, поймешь…

Сириск задумчиво подвигал пустым фужером по столу, долго сосредоточенно собирал со стола карты в колоду, потом подравнял их и проникновенно произнес:

– Мне очень жаль терять старого друга. – Он поднял глаза на Руфа. – Но ты знаешь мои правила…

Руф кивнул с безнадежной покорностью.

– Ты выходишь из дела, – произнес Сириск огорченным тоном, – и с этих пор мы с тобой не знакомы. – Он бросил карты на стол – колода звонко ударилась о полировку, и верхние карты разлетелись в стороны. – Поверь, мне действительно жаль. – Он встал и, спрятав руки за спину, добавил: – Задаток можешь оставить себе. Как выходное пособие. – Он вежливо наклонил голову. – Прощай.

Руф медленно выкарабкался из кресла, растерянно потер лоб, неловко кивнул и направился к двери. Когда он взялся за ручку, Сириск заметил:

– Кстати, Руф, ты легко отделался. Другие, более суровые, чем я, за предательство убивают.

Руф обернулся и с горечью локачал головой.

– Нет, Сириск, это не предательство.

Комнатка находилась на втором этаже. В ней с трудом помещались кровать, шкаф и возле пыльного давно не мытого окна – столик. В комнатке висел густой и терпкий запах человеческого пота, табака и дешевой парфюмерии. Простыни на кровати были не первой свежести, с подозрительными желтыми пятнами… Осматривая помещение, Сириск брезгливо морщился и мысленно ругался, вспоминая цену за это убожество, названную хозяйкой – неопрятной и алчной теткой, ровесницей Сириска.

– Хорошо, подходит, – сказал он наконец, оборачиваясь к сыну хозяйки. Мальчишка проводил его сюда, на второй этаж, и теперь стоял, сунув руки в карманы, нетерпеливо переступая стоптанными башмаками.

Они спустились к хозяйке. Сириск заплатил за два дня вперед, а также за уборку и чистые простыни. Затем, сел в автомобиль, проворчал: "Живоглотка", глядя в сторону хозяйки, сверился с картой городка, прикинул кратчайший путь к Музею изобразительных искусств, и синий мощный "Яэон" медленно покатил по старым тихим и тенистым улицам с высокими густыми каштанами по сторонам.

Сириску рекомендовал хозяйку этой конуры один знакомый мелкий делец – любитель амурных приключений. Сириск знал о нем достаточно много, чтобы доверять его рекомендациям.

Хозяйка действительно оказалась не из любопытных, ей было безразлично, кто поселяется в ее ветхом трехэтажном доме, облупленном, давно не видевшем ремонта, когда жильцы приходят, кого приводят и что приносят. Единственное, чего она строго требовала, так это регулярной платы. Причем торговалась долго и азартно. Зато для полиции она никогда ничего не видела и не знала, В общем, надежный человек.

Музей, как и комнатка, снятая Сириском, находился в старой части города, почти не тронутой реконструкциями. Новые городские районы всегда казались Сириску неуютными, холодными, непонятными и очень шумными. В старых кварталах все было понятно испокон веков и до второго пришествия. Здесь патриархальный уклад упорно сопротивлялся подозрительным новшествам.

Тихо. Редкие прохожие. Успокаивающе шуршит листва на деревьях, старых, как сами кварталы. За деревьями – надменного достоинства особняки в лепных украшениях. Кажется, из каждого окна веет уютом и достатком.

Разумеется, это не ветхие кварталы окраины, где мусор, грязь, крысы, нищета, которым сопутствуют вечные многочисленные и неразрешимые проблемы. Это кварталы, где отдыхают от суеты и деловитости центра потомки родовых фамилий, крупные финансовые и промышленные дельцы, их семьи и любовницы.

Такие кварталы – фундамент государства, считал Сириск и намеревался рано или поздно, когда счет в банке станет достаточно внушительным, свернуть подпольный бизнес, продать дело, уйти на покой и поселиться в одном из подобных респектабельных кварталов…

Музей помещался в угловом здании, бывшем чьем-то особняке, небольшом, но впечатляющем, выкрашенном в светло-желтый цвет, двухэтажном, с высокими светлыми окнами. По обе стороны особняка тянулись узорчатые решетки, за ними шелестел под ветром маленький парк.

Сириск оставил машину за углом возле парковой решетки и отправился к парадному входу между двух колонн. Потянул массивную дверь с фигурной медной ручной и вошел. Заплатив за билет, поднялся из вестибюля в залы. Посетителей почти не было.

Сириск,смотрел картины невнимательно, искал всего одну, ту самую: "Избавление святой Октавии".

Обнаружил ее на втором этаже в левом, самом просторном зале с оконными проемами от пола до потолка. Здесь были собраны лучшие экспонаты: скульптуры, полотна знаменитых мастеров, и в центре, как особая гордость, небольших размеров "Избавление святой Октавии" неизвестного художника XVII века.

Сириск, состроив скептическую гримасу, подошел, окинул картину оценивающим взглядом. Ничего необыкновенного. Тогда Сириск принялся рассматривать детали, потом – снова картину в целом и решил, что в ней все-таки есть что-то. Очень неуловимое. Он продолжал разглядывать картину, открывая все новые достоинства, неотразимые, привораживающие. Чем дольше он смотрел на картину, тем труднее было отвести от нее взгляд.

И вдруг, в какой-то момент Сириску почудилось невообразимое: он словно бы очутился в картине, и все вокруг ожило. Сначала медленно, а потом все быстрей побежал, журча, прозрачный ручей; зашевелили плавниками серебристые медлительные форели. Возле замшелого, сырого валуна, блестящего слизью, громадного, нависающего, напряглось гибкое тело, затрепетали ноздри настороженной лани, а детеныш ее нетерпеливо ударил копытцем. Сумрачная растительность вокруг зашумела, закачалась от налетевшего ветерка, свежего и прохладного. И дымка вдали заколебалась над горами, полями и едва различимыми башенками средневекового городка. Зазвенели птичьи голоса в густых кронах. В последний раз смрадно вздохнуло чудовище, поверженное мечом воина, багровые глаза потускнели, с клыков потекли на траву струйки яда – трава, политая им, свертывалась и чернела. Звякнули половинки разрубленной цепи на поднятых руках обнаженной красавицы. Она и воин потянулись друг к другу. Воин влюбленно и нежно глядел на Октавию. Ее глаза блестели радостью, благодарностью, а может, и ответной любовью. И руки их соединились, и губы коснулись губ…

Ошеломленный Сириск зажмурился, и все оборвалось. В музейном зале – полная тишина. И только в дальнем углу, как показалось Сириску, слабым эхом рассеивались последние отзвуки ожившего мира.

Сириск быстро спустился вниз, в туалет, неловкими от волнения пальцами достал сигарету, закурил. И тут до него окончательно дошло, какой силой воздействия обладает картина. "Боже! – оторопело подумал Сириск. – То, что за нее заплатили – мелочь. Она стоит гораздо больше. В пять, в десять раз! Да нет! Миллионы для нее – не цена! За такую картину любой стоящий коллекционер отдаст все, что имеет. Достаточно ему вглядеться…"

Однако после второй подряд сигареты, постепенно успокаиваясь, Сириск снова стал мыслить рассудительно. Он прикинул, что за неизвестную картину неизвестного художника никто не станет платить бешеную сумму, какой бы силой воздействия она ни обладала. Так что цену можно поднять вдвое, максимум втрое больше той, что заплатил музей. Но главное – картина стоит похищения.

Сириск вспомнил Руфа после знакомства того с картиной – потрясенного и переменившегося. "Слякоть, – презрительно подумал он. – Размазня".

Покурив, он обследовал помещение туалета. Выбраться через него из музея оказалось проще простого. К тому же туалет на ночь не запирался – на двери вообще не было замка. "Вот ротозеи!" – подумал Сириск с укоризной и покачал головой.

Затем он отправился бродить по музею, чтобы разобраться в обстановке и разработать план кражи.