Сириск встал, взял со столика пачку сигарет, закурил, подошел к окну. На противоположной стороне улицы маленький киоск торговал газетами. Сириск вспомнил об экстренном выпуске. Выйдя в коридор, кликнул хозяйского сынишку и, ссыпав ему на ладошку мелочь, приказал купить экстренный выпуск "Гедеонских новостей" – да мигом.

"Как же избавиться? – рассуждал он, вернувшись в комнату. – Например… ну, например, уничтожить. Хорошо. Каким образом? – Сириск поднял глаза на низкий бугристый потолок с трещинами. – Сжечь? Где? – Сириск огляделся. – Да, негде. Центральное отопление. И подвала нет. Не на улице же ее палить! М-да. Неплохо. Это мысль. – Сириск вздохнул с сожалением. – А стоит ли уничтожать ее? Семнадцатый век как-никак… Все-таки я не варвар, а человек с университетским образованием… Оставить здесь, в комнате? Значит – выдать себя. Полиция у нас боевая. Отыщет сперва картину, а потом и меня. Нет, оставить невозможно. Продать? Кто за эту мазню отвалит хороший барыш? Так, копейки. Только потому, что семнадцатый век. Хотя и этого не получу, картина ворованная и малоценная. Посчитают меня свихнувшимся болваном, если я начну ее предлагать кому-то из постоянных клиентов. Повесить дома? Хм… Кто-нибудь когда-нибудь обратит внимание… У меня ведь не фамильная усадьба с ограниченным доступом посторонних. Выкрутиться сумею в обоих случаях. Но пятно на репутации останется… Ладно, – решил он наконец. – Положу в сейф местного банка. Тайна вклада – есть тайна вклада. Никакой банк не захочет поступиться репутацией – раскрыть секрет вкладчика… А потом придумаю, что с ней делать… Университет университетом, а улику уничтожить, если понадобится, – уничтожу".

В комнату постучали – мальчишка принес газету. Приоткрыв дверь, Сириск взял ее и снова заперся. Спрятал картину обратно в шкаф, улегся на скрипучую продавленную кровать и бегло проглядел заголовки.

"Гедеонские новости" словно взбесились – огромные заголовки над большой цветной репродукцией вещали о преступлении; пронырливые репортеры домышляли подробности похищения, расписывали действия полиции, сообщали сумму вознаграждения – немалую, которая достанется тому, кто укажет местонахождение картины, ругали, как всегда в таких случаях, плохую организацию охраны.

Начальник полиции, для солидности, видимо, заявил в интервью, что похищение, несомненно, дело рук какого-то преступного синдиката, что преступление было тщательно подготовлено, что не обошлось без лучших мастеров своего дела. Сириск насмешливо скалился, когда читал. А досужий искусствовед успел состряпать статейку о художественных достоинствах картины. Читая его бред, Сириск почувствовал, как от гнева кровь приливает к голове.

Он поднялся, снова выволок на свет картину, в который раз долго, распаляясь, рассматривал ее: она оставалась мертва. В крайнем раздражении он скомкал газету, бросил на пол, топнул ногой, забормотал раздраженно: "Нет, вы только послушайте! Огромная потеря!.. Кто-то сошел с ума. Или я или они… Нет, ну я-то абсолютно нормален. Значит, сошли с ума они!.. Надо же!.. Целый город сумасшедших… Какой шум подняли!.. Из-за чего? Из-за куска тряпки, из-за дрянной мазни!.."

Он разъяренно потряс перед картиной кулаком и длинно выругался, – тут уж он прошелся и по газетам, полным идиотских статей, написанных кретинами, и по музеям, покупающим всякую гнусную дрянь, и по дуракам, посещающим эти паршивые забегаловки, именуемые музеями, и по спятившим искусствоведам, и по безмозглой полиции, важно изрекающей несусветную ахинею. Взвинтившись, взбешенно схватил картину, размахнулся и хотел было ахнуть о стену, порвать, растоптать, но в это мгновение мелькнула интересная мысль – он придумал, что сделает. Он сразу успокоился и даже мстительно хмыкнул. Быстро собравшись, замотал картину, как в муэее, в плащ, выскочил на улицу, сел в машину.

Направляя машину по улочке со старыми облезлыми домами, думал рассудительно: "А что я скажу, если привяжется полиция?.. Скажу – приехал по делам фирмы. А картина, по невероятному стечению обстоятельств, была подброшена ночью в мою машину: утром обнаружил на сиденье… Эх, как говорят русские: пан или пропан… нет – пан или пропал. Но я не пропаду, черта с два!"

Сириск прибавил скорость и вскоре очутился у входа в музей. Две полицейские машины приткнулись к парковой решетке; здоровенный сержант возвышался у двери, лениво привалившись к колонне. Сириск не сбавляя скорости проехал мимо: связываться с полицией ему совершенно не хотелось. К тому же он и сам понимал, – оправдание у него такое слабенькое, что может вызвать только лишние подозрения. На ходу он изменил план действий: решил узнать домашний адрес директора музея и вечером отправиться к нему в гости…

Господин Асандр, директор музея изобразительных искусств города Гедеона, был сокрушен несчастьем. Он очень дорожил новым приобретением музея, только собирался приступить к исследованиям, чтобы попытаться определить автора, потому что полотно явно создано рукой мастера, и даже не без вмешательства магии, в существование которой директор уверовал после того, как впервые увидел картину.

И вдруг – картина похищена. Гром в ясном небе не так поразил бы господина Асандра, как это преступление.

Когда он утром приехал в музей и увидел полицейских в мундирах и в штатском, то понял, что произошло ужасное. А сообщение, что украдена новая картина, потрясло его чрезвычайно: разболтанное давление подскочило, сердце сдавило так, что он начал задыхаться, лицо побагровело, в глазах померкло…

Подчиненные отвели его в кабинет, уложили, вызвали "скорую помощь", опасаясь, что у госпрдина директора может случиться удар. Ближе к вечеру господину Асандру стало полегче. Его осторожно посадили в автомобиль, и один из служащих отвез его домой, где передал с рук на руки жене и медсестре…

Господин Асандр лежал теперь в домашнем кабинете на диване и с безнадежным унынием смотрел в потолок. Врач запретил ему даже думать о краже, и он добросовестно старался не думать. С потолка он опустил взгляд на обстановку. В кабинете, в святом месте, где его никто не смел отвлекать, все было, как он хотел. Хозяином здесь был только он. Здесь – в комнате с высоким потолком и антикварной мебелью: массивными книжными шкафами с полками, прогнутыми под тяжестью старинных книг; с мягким обширным кожаным диваном, занятым сейчас хозяином; с гигантским письменным столом с бесчисленными ящиками и ящичками и с аккуратно разложенными на зеленом сукне бумагами и книгами, с двумя креслами с высокими резными спинками у стола.

В этом кабинете посетителя должен был охватить почтительный трепет перед наукой, учеными, а следовательно, и самим хозяином. Кабинет требовал тишины, и все ссоры, прокатившись по дому, отданному под начальство жены, весьма энергичной женщины, здесь затихали. Наверное, поэтому господин Асандр и любил так свой кабинет, где укрывался от всех невзгод. Вот и сегодня, тяжело переживая пропажу, господин Асандр потребовал уложить себя в кабинете…

Туда и направлялся Сириск, неся под мышкой завернутую в плащ картину…

Поначалу, когда по адресу, полученному в справочной, он нашел место жительства директора музея – небольшой, несколько обветшалый особняк, построенный в начале века, – его не захотели впустить: ему холодно сообщили, что господин Асандр болен и никого не принимает, и попытались бесцеремонно захлопнуть дверь, но Сириск столь же бесцеремонно сунул ногу в щель и скороговоркой протараторил, что он коллега господина Асандра из столицы и что у него радостная весть о картине, исчезнувшей из музея. Посоветовавшись с хозяйкой, прислуга впустила-таки его в дом и провела к кабинету. Заявив, что разговор будет конфиденциальным, Сириск вошел один и плотно притворил за собою дверь.

На диване он обнаружил упругого толстячка с малиновым склеротическим румянцем на щеках, лысого, если не считать нескольких жидких прямых прядей, зачесанных назад. Как понял Сириск, это и есть господин Асандр.