«Вы деньги эти на сберкнижку на предъявителя положите, она мне сердце греть будет, как в подвал за Фоксом пойдем!» — говорит ряженый муровец в фильме «Место встречи изменить нельзя» бандитскому пахану. И пахан посылает кого-то из своих шестерок в сберкассу открыть счет на предъявителя и положить на него 20 тысяч рублей — ситуация хоть и придуманная, но ничуть не невероятная.

Позже (кажется, в конце хрущевских времен или сразу после) порядки изменились. Принцип «на предъявителя» сохранялся, сама сберкнижка попрежнему не содержала сведений о ее открывателе, но чтобы ее завести, уже требовался паспорт, и ваши данные заносились в формуляр. Вы могли, как и раньше, передать или подарить эту сберкнижку абсолютно кому угодно, но когда одаряемый приходил за деньгами, у него тоже спрашивали паспорт, так что ваша трансакция могла быть отслежена. Подобный счет можно открывать в некоторых банках и сегодня, это не опасно для общества, особенно в эпоху электронных сетей. Но как могли существовать, по сути, полностью анонимные счета — похлеще чем в швейцарских клубных банках — в доэлектронную эпоху, в «стране социализма», да еще в самые тоталитарные годы?

От одного умного человека я услышал поразительное объяснение. Те в сталинском СССР, от кого это зависело, сохраняли подобные лазейки и отдушины, ясно видя, что если возможности надзаконных экономических связей ослабеют сверх известного минимума, социалистическое хозяйство хватит паралич. Надзаконные связи были обязательным дополнением директивно-командной экономики. Они смазывала механизм, который без этих связей заклинило бы. Высокая и отчасти средняя номенклатура получала жалованье в конвертах и снабжение по ценам ниже прейскурантных, уже одно это делало неизбежной государственную «черную бухгалтерию» в верхних слоях советской системы. На ней держалась сфера неформального обслуживания многих других государственных нужд. В нижних слоях без нее не могли обойтись толкачи, агенты по снабжению, уполномоченные по закупкам и подобные им труженики, а также целая армия сексотов. А где черная бухгалтерия, там к рукам прилипает много такого, что необходимо прятать.

Не менее важной и деньгоемкой была система то ли взяток, то ли премий, которые многие хозяйственные руководители получали от заинтересованных коллег за «предпочтение». Например, руководитель большого и сложного хозяйства, обязанный отгрузить продукцию двум предприятиям-партнерам, мог по совершенно объективным причинам начать с Игрека, а мог и с Икса. А мог и задержать поставки, и опять по самым уважительным причинам. Наготове был у него, вместе с соответствующей документацией, и ответ на вопрос, откуда лишняя продукция (если бы проверка обнаружила таковую): он перевыполнял план, работал на сэкономленном сырье — ведь именно это предписывала советская трудовая доблесть.

Взятки вручались, говорят, в виде сберкнижек на предъявителя и облигаций так называемого «золотого» трехпроцентного займа (еще один вид анонимного денежного носителя: такие облигации принимались сберкассами везде и без ограничений). С тем, что этими же инструментами пользовались подпольные цеховики, спекулянты, артельщики, тайные маклеры и прочая плотва, власть легко мирилась. Все эти люди, каждый на свой манер, смягчали тотальный дефицит товаров и услуг, то есть смазывали шестеренки противоестественной машины. И хозяйственников, и плотву иногда уличили, сурово карали, расстреливали, но лишь для того, чтобы не слишком наглели оставшиеся. На то, чтобы осложнить их деятельность, упразднив способы анонимных трансакций, свирепое государство не шло.

Предприятия накапливали большие материальные излишки — дефицитное оборудование, продукцию, сырье, запчасти — и завуалированно ими торговали, больше по бартеру, но иногда просто за деньги. И вся эта нелегальная сфера, умудряясь в стране с правосторонним движением ездить по левой стороне, вела себя по законам пусть и уродливой, но рыночной экономики, особенно в части ценообразования. Рыночные отношения неодолимы.

Все эти явления — не следствие постепенной «порчи» социализма, они возникли одновременно с ним. Недавно по ТВ показали фильм 1935 года «Три товарища» (режиссер С.А. Тимошенко) с Михаилом Жаровым в роли снабженца. Этот герой первой пятилетки, напевая революционный шлягер «Каховка» (там впервые и прозвучавший), легко и в любых количествах добывает строжайше лимитированные лес, цемент, паркет и прочее. Каким образом? За взятки в виде пластинок Вертинского и электрочайников! В советском фильме тех лет подойти к правде поближе было бы просто невозможно, хотя зрители, надо полагать, догадывались, о каких «пластинках» речь.

Не менее важной для смазки слишком тугих механизмов тоталитарного СССР была гарантированная возможность существования черного рынка в его чистом виде. Этот рынок был настолько неизвлекаемо встроен в «социалистическое плановое хозяйство», что второе остановилось бы без первого. Но и он, обратите внимание, — хоть и черный, но рынок! И население СССР было прекрасно к нему приспособлено. Во второй половине 80-х пришлось, конечно, переучиваться, но не с нуля.

В последние годы стали известны поразительные случаи существования в СССР целых частнокапиталистических (внутри себя) предприятий. Чего стоит одна история «Управления военного строительства УВС-1» полковника Павленко. Оно действовало более десяти лет. Его создал в 1942 году в городе Калинине (так называлась тогда Тверь) воентехник 1 ранга Николай Максимович Павленко, сын мельника, окончивший до войны два курса Калининского инженерно-строительного института. «Управление УВС-1», к моменту его ликвидации органами КГБ, представляло из себя крупный частный концерн, получавший строительные заказы от Министерства обороны, Минуглепрома и других министерств и ведомств на десятки миллионов рублей, имевший счета в 21 отделении Госбанка, а в качестве рабочей силы использовавший военнослужащих Советской Армии. Только с 1948 по 1952 год УВС-1 заключило 64 договора на сумму 38 миллионов рублей — огромная сумма по тем временам! Если в УВС-1 не было нужного специалиста, его нанимали со стороны, платя наличными в 3-4 раза больше, чем он получал бы на обычном советском предприятии. Кое-что из построенного Павленко используется до сих пор. Строил он качественно, строго по смете и без приписок, но это ему не зачлось: в 1955 году он был расстрелян.

Из публикаций последних лет и из документального фильма о «деле Павленко» вырисовывается такая картина: немало людей в УВС-1 знали, что работают в незаконной организации, но, похоже, относились к этому примерно так: если «органы» за десять лет ее не раскусили, глядишь, не раскусят еще десять лет, а за это время у государства хватит ума понять, что оно должно молиться на такие УВС, а не пытаться руководить ордами плохих строителей, которые халтурят и крадут. По большому счету, так и произошло. Только ждать пришлось не десять лет, а почти сорок. Срок оказался столь долгим, что дожить до чаемых времен «Управление УВС-1» шансов не имело — хотя и рухнуло не благодаря всевидящему оку «органов», а из-за глупой случайности.

Подозреваю, что подобные тайные «управления» действовали в СССР десятками. Сейчас печатается много дневников и других свидетельств повседневной жизни в ушедшем СССР. Из них видно, что и в 30-е, и в 40-е, и в 50-е годы даже самые простые люди твердили по разным поводам более или менее одно и то же: пока хозяина нет, толка не будет. Под «хозяином» они имели в виду отнюдь не диктатора, потому что таковой имелся тогда в изобилии. Они имели в виду собственника.

* * *

Миф о русской нелюбви к собственности не живет сам по себе. Подобно детенышу кенгуру, он способен существовать лишь в набрюшной сумке другого, более почтенного мифа — или даже эпоса — о русском общинном сознании. Вот уж кто у нас обнаруживает чудеса живучести при полной несовместимости с жизнью! Сайты почвеннических движений пестрят утверждениями вроде: «Общинное родовое (!) сознание нашего народа воспитано отсутствием частной собственности на землю. Русская Община — ценнейшее национальное достояние, единственный в своем роде образец народного бытия». Или: «У русского народа выработался особый менталитет, характеризующийся отрицательным отношением к накопительству и стремлением к общинности».