ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ГИДЕОН

В МОЕЙ ГОЛОВЕ ПРОИСХОДИТ некое короткое замыкание. Я чувствую, как пульс стучит в висках, и все, что я хочу сделать — это снова наклониться и закрыть любую потребность говорить, по крайней мере, еще на несколько минут. Я умирал от желания сделать именно то, что только что сделал, в течение нескольких дней. И теперь я хочу поцеловать ее снова.

Но хотя ее зрачки расширены так же, как скорей всего мои. Она сжимает мою руку, убирая ее с талии, и я ничего не могу поделать, кроме как позволить ей это. Она прочищает горло и говорит:

— Последний раз ты немного отстал в ритме, но я думаю, что если придется, то мы вполне впишемся на танцполе.

— Это… — помнится, это все, на что я способен на танцполе. Я киваю, потому что понимаю, что кивать — это то, что я по идее должен сделать. Мои мысли медленно цепляются друг за друга и приходят в порядок. — Хорошо. Значит, больше никакой практики?

Она мне криво улыбается в ответ на поддразнивание, но я знаю, что она так же, как и я, ошеломлена интенсивностью этого поцелуя. Поэтому, когда она отступает, я отворачиваюсь, чтобы взять наладонник и выключить его, прежде чем снова начнется музыка. Мне нужно дать нам обоим немного времени, чтобы восстановиться.

— Ну что, давай спать? — предлагает она.

— Да уж, поздно уже, — соглашаюсь я и кладу наладонник после того, как чуть не уронил его. Я опускаюсь в наше гнездо одеял, прислоняясь спиной к стене. Она подходит и опускается рядом со мной, потом берет наладонник, который она использовала сегодня, проверяя есть ли сообщения от ее знакомых. Что поглощает ее.

Я сверхчувствителен к ее присутствию, ее колено на волосок от моего. Я мог бы дотянуться до нее, дотронуться малейшим движением, и я практически чувствую, как статика прыгает между нами, но я сдерживаюсь. Надо собраться и успокоиться, потому что, если я не буду держать дистанцию между нами, я не смогу ни на чем сосредоточиться.

— А знаешь что? Давай-ка, пока ты тут сидишь, я принесу тебе кое-что, что опозорит твою шикарную еду в верхнем городе.

С камерами на каждом углу я не могу позволить себе часто выходить наружу, но я знаю, что в конце переулка находится слепая зона, и это одна из причин, по которой я выбрал это место. Поэтому, когда выхожу на улицу, я опускаю голову, и направляюсь к яркому, красному баннеру, что мне нужен, который находится всего через две палатки. На самом деле это кафе на вынос — не более чем палатка с холщовой крышей, натянутой между двумя соседними зданиями, с кухней, спрятанной в задней части здания за ней.

В «Миссис Фан» лучшая в секторе паназиатская еда, которая на световые годы впереди претенциозного дерьма, что подают в четырехзвездочных, сто-галактических-сидячих местах в верхнем городе. София заслуживает перерыв от протеиновых батончиков и гелиевых пакетов. Чувак, ты что творишь? Пытаешься ухаживать за ней?

Я отмахиваюсь от внутреннего голоса и киваю миссис Фан, которая сама сидит за стойкой. У них здесь есть меню, но местные жители просто просят что-то приготовить и это всегда хорошо. Я поднимаю два пальца, чтобы указать на мой заказ, и она суетится, отправляя непонятные инструкции кухонному персоналу. В углу сидят два парня, пристально глядя друг другу в глаза, а женщина у другой стены размышляет над логической головоломкой на своем наладоннике, и ни один из них не бросает на меня повторного взгляда.

Фан выставляет на прилавок два контейнера с дымящейся лапшой, две бутылки домашнего пива, сделанного ее мужем, и две пары одноразовых палочек для еды. Она берет у меня деньги, я выхожу, и все это занимает две минуты. Успех.

Глаза Софии загораются, когда я возвращаюсь, и она практически отбрасывает наладонник в сторону, протягивая руки за лапшой.

— Пахнет невероятно, — шепчет она почти благоговейно, улыбаясь при этом, так что я улыбаюсь в ответ. Мы оба молчим, когда мы снимаем крышки с контейнеров и пива, а потом посылаем облака пара, когда копаемся в лапше палочками. Я пробую и острый соус обжигает язык. Восхитительно. София тоже пробует и ее глаза расширяются. Ее прекрасные манеры испаряются, когда она говорит с набитым ртом. — О, Боже.

— Я же говорил? — Мы находимся на более безопасной территории с едой, и в течение нескольких минут мы оба молчим. Никаких расчетов, никаких соображений, просто наслаждаемся едой. Все еще не оправившиеся от поцелуя. Я стараюсь не подсматривать, как она слизывает соус с кончиков палочек.

— Тебя точно никто не заприметил? — спрашивает она в конце концов.

— Уверен, — отвечаю я с набитым ртом. — Это место безопасно. Никто не войдет без приглашения.

— Мое место тоже было в безопасным, — сухо замечает София. — Как и твое было.

Как и Мэй.

У меня было время подумать о том, что она сделала. Я не осмеливаюсь вступить с ней в контакт. Если она сделала то, что я сказал ей, и сдала Валета, чтобы вернуть детей, они будут следить за всем, к чему она будет прикасаться. Они не будут выпускать ее из виду. Нет безопасного способа связаться с ней… ни для кого из нас. Она тоже это понимает, я уверен в этом, и вот почему она опубликовала фотографию с Лив и Мэтти в своем публичном профиле. Чего я не ожидал, так это того, что мне будет так не хвать общения с Мэй. Прошло много лет с тех пор, как я мог провести день без сети. Во мне засела боль, частью которой является одиночество, а другой частью, что она отказалась от меня. Но на самом деле, я не могу винить ее. Не должен.

Я виню тех, кто использовал детей, чтобы угрожать ей.

Это мое оправдание, хотя я не знаю, к кому обращаюсь, когда не сплю по ночам и излагаю свои доводы, обсуждая какого-то воображаемого противника. Молча указывая на то, что угроза невинным детям — это последнее в длинной череде причин, по которым мое дело на правой стороне, и я делаю только то, что требуется, чтобы уничтожить «Компанию Лару». Я не раз заглядывал в себя, пытаясь найти сочувствие к женщине, которую я выслеживаю, заставляя ее бегать по всей Галактике, или даже просто пытаясь подавить свое удовлетворение, когда она вынуждена отказаться от каждого последнего прикрытия и снова бежать. Но правда в том, что ее страх кормит меня. Я могу представить, совсем на чуть-чуть, что это страх Лару. Что это его я преследую. И в конце концов, великий командир Тауэрс сама в это вляпалась, когда решила прикрывать его.

— Мне хочется надеяться, что это место безопаснее, чем любой из наших домов, — говорю я в конце концов, вспоминая о разговоре. — И я прикрою твою спину, София, обещаю.

— Знаю, — тихо отвечает она. Почти задумчиво. — Я не помню сколько времени прошло с тех пор, чтобы кто-то сказал мне эти слова, и я поверила ему. У меня не было никого, кому бы я могла доверять.

Мне хочется отодвинуть еду и повернуться к ней. Но вместо этого, я просто бормочу:

— Теперь у тебя есть я.

Она нашла визитку кафе, где я купил лапшу, вытащив ее сбоку контейнера. Она рассеянно вертит ею между пальцев, отправляя взад и вперед, довольно быстро, чтобы я успевал следовать за ней взглядом, передавая из рук в руки. Потом она поднимает руку, чтобы заправить волосы за ухо, и карточка просто исчезает из ее ладони. Она смеется над моим выражением лица.

— Напомни мне не играть с тобой в азартные игры, — говорю я, наклоняя голову, чтобы попытаться понять, заправила ли она ее в волосы. — Я бы разорился и остался без рубашки.

— Разве это недостаток? — Она с улыбкой смотрит на меня.

— Я бы предпочел, чтобы ты потеряла свою.

Я знал девушек, которые бы покраснели, уставились бы на меня, или даже встали и ушли. Но София снова смеется, подперев подбородок кулачком.

— Это кажется сложным — ловкость рук, но это просто практика. Любой так сможет. Настоящий фокус в том, чтобы читать людей, зная, что они будут делать дальше. Дело не только в том, чтобы заставить их делать то, что ты хочешь. Надо, чтобы они думали, что это их идея. Вот это настоящий навык.

— Она говорит это парню, который пригласил ее в свою берлогу и показал ей все свои секреты, — подчеркиваю я, кривясь. — Я почти уверен, что это была моя идея, так ведь?

— Конечно, — отвечает она торжественно.

Я, конечно, не раскрыл ей всех своих секретов, но тот факт, что она оказалась в моей берлоге, ее отличает. Это было моим золотым правилом, и я нарушил его, и вот мы здесь. Тем не менее, я не могу не приблизиться к одному из тех секретов, которые я ей не рассказал.

— Ты бы ничуть не уступила бы Валету, — пытаюсь я, и, конечно же, ее улыбка умирает.

— Он пугает меня. — Карточка снова появляется у нее в руке, и она не сводит с нее глаз, словно признание дорого ей стоит. — Кто-то, кто может узнать все твои секреты, даже когда ты пытаешься стереть все следы. Как будто кто-то читает твои мысли. Знает твои личные воспоминания. — Ее лицо напряжено, когда она говорит, и расслабленное состояние после танцев, еды и даже после нашего поцелуя перекрывается той усталой осторожностью, которую она никогда не откидывает полностью.

— Никто не может знать все, — тихо отвечаю я. И не сумев сдержать себя… я протягиваю руку, чтобы заправить волосы ей за ухо и прижимая два пальца к виску. — Некоторые вещи ты никогда не выпускаешь отсюда.

— То, что он делает — это самое близкое из возможных, — отвечает она, снова поднимая палочки и засовывая их в лапшу.

— София, можно я попрошу тебя о кое-чем?

Мой тон что-то подсказывает ей, и она настороженно поднимает взгляд. Она пытается отвлечься улыбкой, но это не та улыбка. Две ямочки, не одна.

— Я не отдам тебе остальную часть моей еды, если тебя это интересует.

Я продолжаю, хотя знаю, что ответ мне не понравится.

— Я просто… то, что ты говоришь о Валете. Если бы ты могла рассказать мне, что он сделал, чтобы тебя так испугало, возможно, я мог бы помочь.

Она не сводит глаз с еды.

— Тебе не о чем беспокоиться.

— Но я это делаю.

— Гидеон, ты работал на него, — говорит она, мягче. — Я не ставлю тебя в положение, когда тебе нужно выбирать между мной и тем, что он может попросить тебя сделать.