– Довольно странная цитата для начала литературного семинара.

Она взвесила, считать ли его замечание относительно запятых еще актуальным или уже пора перейти к следующему. К счастью, если учесть, что он хотел сегодня поужинать, она склонилась к последнему.

– Мы переходим завтра к Уитмену и Дикинсон, и я надеюсь, что это поможет мне утихомирить кое-кого из самых несносных студентов.

– IIpiccolomarchesino?[20] – спросил он, имея в виду Витторио, наследника маркиза Франческо Брусколи. Витторио, кажется, выставили из университетов Болоньи, Падуи и Феррары, и полгода назад он осел в CaFoscari, пытаясь получить степень по английской филологии, не потому, что питал интерес или любовь к литературе – да и ко всему, что имело общность с письменным словом, – но просто потому, что вырастившие его английские няньки научили его беглому владению этим языком.

– Этакий юный свинтус с грязными мыслями, – сказала Паола с горячностью. – Испорченный до мозга костей.

– Что он еще наделал?

– Ой, Гвидо, дело не в том, что он делает, а в том, что он говорит и как он это говорит. Коммунисты, аборты, геи. Стоит выплыть любой из этих тем, и он их тут же покрывает своей слизью, говорит, что великолепно, что в Европе рухнул коммунизм, что аборты – грех против Бога, а геи… – она повела рукой в сторону окна, как будто искала понимания у крыш. – Господи, он думает, что их всех надо выловить и сунуть в концентрационные лагеря, а всех зараженных СПИДом уничтожить. Бывает, что хочется ему врезать, – сказала она, снова взмахнув рукой, но, однако, без прежней воодушевленности.

– Как только подобные темы всплывают на литературных семинарах, Паола?

– Это случается редко, – признала она. – Но я слышала о его выходках и от других преподавателей. – Она повернулась к Брунетти и спросила: – Ты ведь его не знаешь?

– Нет, зато знаю его отца.

– И каков он?

– В изрядной степени такой же. Очаровательный, богатый, красивый. И абсолютно порочный.

– Вот это в нем и опасно. Он красив и очень богат, и многие студенты готовы убить, лишь бы их увидели с маркизом, пусть и таким говнюком. Так что они подражают ему и повторяют его суждения.

– А почему сейчас ты так из-за него беспокоишься?

– Потому что завтра я перехожу к Уитмену и Дикинсон, говорю тебе.

Брунетти знал, что это поэты; первого читал – не понравилось, Дикинсон счел трудной, но, когда въехал, изумительной. Он покачал головой, требуя пояснений.

– Уитмен был гомосексуален, и Дикинсон, возможно, тоже.

– А это маркизик считает неподобающим?

– Чтобы не сказать больше, – ответила Паола. – Вот поэтому я и хотела начать с такой цитаты.

– Думаешь, это что-нибудь изменит?

– Нет, вероятно, нет, – согласилась она, сев на стул и начав приводить в порядок стол.

Брунетти сидел в кресле у стены, вытянув перед собой ноги. Паола продолжала закрывать книги и складывать журналы в аккуратные стопки.

– Я хлебнул того же сегодня, – сказал он. Она прекратила уборку и посмотрела на него.

– Ты о чем?

– Кое-кто не любит гомосексуалов, – он помолчал и добавил: – Патта.

Паола на миг закрыла глаза, потом спросила:

– К чему бы это?

– Помнишь Бретт Линч?

– Американку? Которая в Китае?

– Да – первое, нет – второе. Она вернулась. Я сегодня видел ее в больнице.

– В чем дело? – спросила Паола с настоящим участием, ее руки вдруг замерли на книгах.

– Кто-то избил ее. Ну, два мужика на самом деле. Они явились к ней в квартиру в воскресенье, сказали, что по делу, а когда она их впустила, стали ее бить.

– Насколько серьезно она пострадала?

– Не настолько, насколько могла, слава богу.

– Что это значит, Гвидо?

– У нее трещина в челюсти, несколько сломанных ребер и глубоких царапин.

– Если ты думаешь, что это не так плохо, то страшно представить, что могло быть, – сказала Паола, потом спросила: – Кто это сделал? Почему?

– Может, это имеет отношение к музею, но может быть связано с тем, что мои американские коллеги упорно называют «стилем жизни».

– Ты имеешь в виду ее лесбийскую связь?

– Да.

– Но это безумие.

– Согласен. Однако, что есть, то есть.

– Неужели и здесь начинается? – Очевидно, вопрос был риторический. – Я думала, такое случается только в Америке.

– Прогресс, моя дорогая.

– Но почему ты считаешь, что причина может быть в этом?

– Она сказала, что те люди знали про нее и синьору Петрелли.

Паола никогда не могла удержаться от внесения поправки.

– Перед тем как она уехала в Китай несколько лет назад, в Венеции едва ли можно было найти человека, который не знал бы про нее и синьору Петрелли.

Более здравомыслящий Брунетти запротестовал:

– Это преувеличение.

– Ну, возможно. Но разговоры тогда несомненно были, – настаивала Паола.

Разок поправив Паолу, Брунетти собрался покончить с этой темой. Помимо прочего, он все сильнее хотел есть и надеялся на ужин.

– Почему этого не было в газетах? – вдруг спросила она.

– Это случилось в воскресенье. Я сам не знал об этом до сегодняшнего утра и узнал только потому, что кто-то отметил ее имя в отчете. Дело было отдано в отдел ограблений, и его вели в обычном порядке.

– В обычном? – в изумлении переспросила она. – Гвидо, здесь никогда не случалось ничего подобного.

Брунетти не стал повторять свое замечание о прогрессе, и Паола, поняв, что он не собирается оправдываться, повернулась к столу.

– Я не могу больше тратить время на поиски. Придется придумать что-нибудь еще.

– Почему бы тебе не соврать? – невольно предложил Брунетти.

Паола вздернула голову вверх, чтобы посмотреть на него, и спросила:

– Что ты имеешь в виду – соврать?

Ему это казалось довольно ясным.

– Просто сошлись на страницу в какой-нибудь книге, где это могло бы быть, и дело с концом.

– А если они полезут в эту книгу?

– Он же писал множество писем, не так ли? – Уж Брунетти знал, что писал: эти письма ездили с ними два года назад в Париж.

– А если они спросят, что за письмо?

Он отказался отвечать на такой глупый вопрос.

– К Эдит Уортон, двадцать шестого июля тысяча девятьсот шестого года, – немедленно предложила она, вкладывая в голос ту абсолютную уверенность, которая, знал Брунетти, всегда сопровождала ее самые невероятные вымыслы.

– По мне, звучит неплохо, – сказал он и улыбнулся.

– По мне, тоже. – Она закрыла последнюю книгу, посмотрела на свои часики, потом на него. – Почти семь часов. Сегодня у Джанни были прекрасные бараньи котлеты. Пойдем, выпьешь стаканчик вина и поболтаешь со мной, пока я их приготовлю.

Брунетти припомнил, как Данте карал лукавых советчиков – их превращали в огромные столбы пламени, так что они целую вечность корчились в огне. Бараньи котлеты, насколько ему было известно, там не упоминались.