Глава четвертая

Король Лавр Свирепый вздохнул, глядя на лицо сына, ставшее каменным. Он видел себя. В сдвинутых бровях, в полузакрытых, но полных огня, глазах, в упрямой складке рта, — в каждой черточке этого лица сквозила его собственная молодость, тоже не безоблачная, беспокойная, полная опасностей…

Престол Лавру достался относительно рано — лет в четырнадцать. Его отец — король Экер — умер от болезни кишок. Так было объявлено официально. На самом деле, и Лавр, и еще несколько человек из его ближайшего окружения не без оснований считали, что Экера отравили, подсыпав какой-то травяной гадости в пиво. Государь имел свою собственную пивоварню и в жару поглощал ячменный нектар огромными кружками.

Короновавшись, Лавр не мог сразу разобраться с теми, на кого падали подозрения — с двоюродным дядюшкой и его хитроумной супругой. Король был юн и некрепко держался на троне. А дядюшка пользовался авторитетом у военных и после смерти Экера без всяких лишних обиняков заявил Лавру, что намерен править государством за него:

— Ты молод и неопытен. К тому же, армия, дворяне, купцы еще не знают тебя, а я для них — лицо известное и уважаемое. Слушайся моих советов, мальчик, и все будет хорошо…

Первое время Лавр слушался лорда-протектора, притушив свою гордость, потому что понимал: нельзя выступать вперед, не уверившись в том, что не будет удара в спину. Чуть позже, использовав мелкий конфликт на границе, Лавр затеял нешуточную войну с баронством Лей. Будучи шестнадцати лет от роду, юноша наголову разбил отряды барона в первом же сражении и объявил его земли своими, чем значительно повысил свой авторитет среди солдат и офицеров лагаронского войска.

Через год была еще одна военная кампания, потом — еще. И все они завершались победами юного короля. Ему сопутствовала удача: он прекрасно помнил уроки по военному делу и сам отважно бросался в битву, в полную силу используя свои способности бойца. Своим боевым конем он топтал врагов, без устали рубил мечом и крушил булавою, если же случалось драться в пешем строю — шел впереди всех, устрашая врагов залитыми кровью доспехами и воинственными воплями. Походы и битвы были для Лавра единственными местами, где дядюшка не досаждал ему своими нравоучениями и указаниями.

Лорд-протектор все это время оставался в столице, занимая себя подписанием тех или иных документов, подсчетом казны и упиваясь роскошной жизнью, пока юный племянник проливал свою и чужую кровь на границах и расширял Лагаро. Супруга лорда-протектора, пользуясь исключительным положением мужа, безбожно тратила казенные средства на наряды, украшения и многочисленные балы. Зато в армию юного короля не всегда вовремя поставлялся фураж.

Через пару лет Лавр с триумфом въехал в столицу после очередной победы и прямо на торжественном пиру приказал своим капитанам, которые теперь с благоговением смотрели на него, государя, не претерпевшего ни одного поражения, арестовать лорда-протектора и его супругу. Тогда лишь дядюшка понял, что зря не обратил в свое время внимания на тягу племянника к дракам и войне. Он-то надеялся, что где-нибудь в жаркой битве Лавр сложит свою взбалмошную голову.

Но вышло по-иному.

Король заключил в подвал своего замка хитрых родственников. Они умерли через полгода, не прочувствовав всех 'прелестей' пожизненного заключения. Причинами их смерти объявили болезни, вызванные холодом и сыростью, а на самом деле скончались лорд и леди от голода. Лавр приказал не давать им еды, цинично мотивировав это тем, что их усилиями казна так опустела, что ему самому на пропитание не хватает.

Так молодой государь убил нескольких зайцев: обезопасил себя, укрепился на троне, расширил и укрепил государство и преподал урок тем, кто был способен дерзнуть пойти против него в будущем. Это стоило Лавру ожесточенного сердца, некоторого разочарования в людях и ранней складки в межбровье, но он посчитал, что дешево отделался…

— Что ж Пек-Рифмач, лорд Мелин, сын мой, — вздохнул Лавр Свирепый, прогнав перед собой все эти воспоминания, — нам стоит поговорить. Сперва — о твоей матери…

Пек заметно двинул желваками и поджал губы.

— Я не хотел смерти Аманды, — говоря, король сел напротив сына, судорожно сжал подлокотники, но тут же расслабил руки, чтоб не выдавать своего состояния. — Я не хотел убивать ее. И в мыслях не было. Я разозлился — в этом моя вина. Аманда вела себя неподобающим образом: все эти бабские козни и мелкие пакости — одно раздражение, — Лавр нахмурился, обновив в памяти и эти неприятные мгновения. — Я не сдержался, ударил. Из-за гнева я не рассчитал сил… Аманда отлетела к стене, ударилась о нее и… и умерла… ее шея сломалась…

— Ха! — зло выкрикнул Пек, вскакивая с места (сейчас, внимательно слушая отца, он так ясно все представил, что, казалось, услышал, как хрустнула, ломаясь, тонкая шея королевы). — Ударили! Точно так, как только что меня пытались ударить?! Ха!

— А если я скажу, что чуть ли не каждую ночь с того самого дня, во сне, я замахиваюсь на Аманду и не могу себя сдержать, хотя всем сердцем желаю сдержаться… и рука моя бьет ее, но разбивается при этом моя голова… ты поверишь в то, что я раскаиваюсь? В то, что душа моя в аду уже давно? Ты поверишь? — хрипло спросил король. — И то, что я замахнулся на тебя — это еще один ожог для моей кожи? Как и это слово 'убийца'… Каково это — услышать такое от родного сына?

— Я вам не сын. Давным-давно вы это доказали: и мне, и себе, и всему миру, — глухо прорычал Пек, подходя к окну и пряча искаженное яростью и болью лицо в складках темно-красной портьеры. — И что для вас обвинения того, кто умер семь лет назад?

— Не прав! — Лавр почти выкрикнул и даже вперед подался, словно крик его подбросил. — Семь лет назад — именно тогда, когда мне сказали 'ваш сын Мелин погиб', я понял, что ты для меня значишь! Кровь и плоть — это многое, это главное. Мой первенец, мой наследник…

— Досадное неудобство, — 'поправил' Пек.

— Не говори за меня, — суровым голосом ответил Лавр. — Бог мой, неужели и до такого я дожил: умоляю собственного сына признать меня отцом?

— Дожили, — согласился юноша. — Как и я дожил до того, чтоб бегать от вас, как от огня.

— Значит, ты этого не хочешь — бегать от меня? И никогда не хотел?

Пек опустил взгляд на алые узоры пушистого ковра, что лежал на полу, и вздохнул, чувствуя, что и ему хочется выговориться. Тяжело давалась оборона, когда воспоминания, одно больней другого, выныривали из памяти и нещадно жалили рану, которая, казалось, давно затянулась. Кровь и плоть, родные, — так же он думал, глядя на отца. Как сказал Герман? — Отец есть отец, как ни крути… К тому же, они так похожи. И, наверное, одинаково буянит и рвется все у них сейчас в душе… Минуту спустя, услыхал юноша свой голос, странно тихий:

— Не хотел. Никогда. Жил себе в Кленовой усадьбе и мечтал, что вы ко мне приедете, — это было похоже на робкую жалобу ребенка, которого обидели, бросили. — И когда слышал нечаянный разговор слуг в кухне о смерти моей матери, не поверил их словам. Посчитал: глупые сплетни все… разве может мой отец убить мою мать? Так легко это тогда получилось — взять и не поверить в злое… Потом вы сами меня оттолкнули…

— И за это я прошу прощения, — король увидел брешь в стене холодной отстраненности сына и отозвался его словам. — Даже не его я прошу, а того, чтобы ты еще раз подумал обо мне, как об отце, и дал мне шанс доказать, что я твой отец. Может, после этого, ты сможешь простить меня?

— Может, — эхом повторил Пек и вздрогнул — лишь после того, как он сказал 'может', дошел до него смысл сказанного.

Отец улыбнулся и протянул ему руку, и все задрожало в юноше — он ждал этого жеста пятнадцать лет сознательной жизни. И не нашлось сил отказаться.

— Ну, — выдохнул Пек, чувствуя, как кружится его голова, — здравствуй, отец, — они наконец-то пожали руки. — Давненько, давненько не видались…