Бриджит взглянула исподтишка: Святослав стоял голый у люка, что-то говорил по-русски ночи, подмигивал. Он был такой, какими бывают люди, внезапно закончившие долголетнюю работу. Она еще поискала нетерпеливой рукой — на простыне крови не было. Святослав был далеко от нее, в десятке сантиметров.

Поздно ночью случилось для нее удивительное: она пожалела, что храпящий рядом мужчина не знает, что он — первый.

Даже сломанные ребра не могли омрачить радугу в Мальцеве: «Вот так Булониха! Бриджит. По правде, совершенно дурацкое имя. Эх, даже не вздохнешь полной грудью из-за этих ребер! Но какова женщина, ни лишнего движения, ни лишнего слова. Что это она со мной такое сделала? Да, побили меня французы, побили. Сначала свободой оглушили, затем в морду дали, потом ребра сломали. Добила же меня вот эта девчонка. Не влюбился ли я? Во француженку, представительницу гнилого Запада, дочку капиталиста, сенатора?».

Мальцев расхохотался, но боль пониже подмышки пихнула смех к стону. Святослав погладил локтем бинт: «Что вы, ребрушки, за Бриджит обиделись? Я ж шутейно. Не бойтесь, она для меня самое что ни есть светлое». Он лег щекой на место, где еще недавно было ее тело. Ощущение полного счастья длилось на этот раз дольше, чем ночью, — тогда мешало стремление овладеть ее телом, и не оставить никому и кусочка, даже воздуху. Он ласкал, не щадя ни себя, ни ее. Теперь Святослав чувствовал, что, обладая Бриджит, он на деле прятался за нее, что влюбился в нее, чтоб отдать в жертву, кинуть в пасть преследующим его с детства вопросам: что делать и кто виноват? Чтоб не искать больше, чтоб забыть. Мальцев с беспокойством ощущал эти мысли, но прочесть их не мог.

От счастья уже давно не было и следа, когда он вспомнил о записочке Тани. Нашел под дверью: «Приходи немедленно. Ты мне нужен по очень важному делу». «Бедная Таня, — подумал самодовольно Мальцев. — Нашла бы себе кого-нибудь. Чего там». В конце концов Бриджит должна была прийти только вечером, день впереди был цел и пуст.

На дворе лето горело вовсю — синий свинец над головой, пучившийся асфальт под ногами. «За городом умирает от жары трава, валяются дохлые кузнечики, а мне все равно хорошо». Мальцев был впрямь радостно спокоен, как корова, вылезшая из трясины на сочный луг, и ему казалось, что он будет теперь вот так вечно жевать жизнь.

Лицо Тани было покрыто мелкими кровоподтеками, раздутая щека подпирала глаз, в котором поблескивал страх. Мальцев машинально положил руки на то место, под которым начинали срастаться ребра. Подумав, что покой нам только снится, он спросил:

— Что случилось? Кто тебе это сделал? Бывает хуже.

Таня смотрела на него с ненавистью. Он ее бросил, нашел себе, наверное, другую. А ее, беременную, избили. Вдруг она заметила на его губах снисходительную улыбку. Поперхнувшись от резкого рыдания, Таня яростно выпалила:

— Что? Некрасивой стала, перестала нравиться, да? Тебя любят, а тебе все равно, да? Да! Сволочь! советская! Ничего от тебя не хочу. Еще не поздно.

Мальцев испугался. «Э-э, дело пахнет керосином. Еще немного, и она из меня сделает мерзавца. Пора переходить в контрнаступление». Он подошел, схватил, прижал ее к себе и сильно крикнул от боли.

— Что с тобой, почему ты так побледнел? Мальцев расстегнул рубашку, показал бинт:

— Ребра мне сломали.

— Он?

— Кто?

— Ты разве не знаешь?

— Нет. Только знаю, что лежал на своем чердаке в жару и думал о тебе. Трудно мне без тебя, ты же знаешь. Но пока не буду достаточно зарабатывать, жить вместе не будем. Успокойся.

Она расслабилась, и слезы ее стали легкими:

— Вчера пришел какой-то высокий человек и попросил у меня твой адрес. Я спросила, кто он; вместо ответа он стал меня бить… ничего я ему не сказала. Уходя предупредил, что тебя все равно найдет… мне было так страшно.

Мальцев поцеловал мокрые щеки, глаза. «Черт, неужели она меня действительно любит. Совсем спятила баба. Фью».

Таня прижалась к его здоровому боку. «Ишь ты». Он уже почти чувствовал себя покровителем этого слабого существа — и вообще было чертовски приятно, что в этой чужой стране его любили одновременно две женщины… Но внезапно его пронизала мысль: «Я же жертва, меня ведь преследуют. Меня будут снова бить, может быть, даже убьют». Он мгновенно забыл и о Тане, и о Бриджит.

Мальцев стоял посреди комнаты и под удивленным взглядом Тани прислушивался к себе. Нет, не страх, а злобная решительность овладела им. «Да-да, нет добра на свете». Уходило наваждение. Волшебство Бриджит ослабло. «Кто? КГБ? Уже ищет предателя родины, незаконно покинувшего пределы социалистического государства? Нет, больно уж грубая работа… высокий… Синев! Конечно же, Синев! Французский болгарин. Не посадили его значит, выплыл. Ай-яй-яй, как нехорошо». Таня видела: Святослав показывал зубы волчьим движением губ. Глаза сузились, как от улыбки. Он был страшнее, чем тот, длинный. Может, со временем она смягчит его. Он успокоится. Правы были отец и мать, когда говорили, что большевики — звери. Вот что они сделали с ее Святославом! Он же пропадет без нее. Только он этого не знает. И пусть не знает.

— Ты в полицию заявляла?

— Нет.

— Почему?

— Ты что меня допрашиваешь. За тебя боялась, вот почему.

— Не знала, кто прав, а кто виноват? Не плачь, не плачь, я пошутил. Только нехорошо это, что я с тобою говорю по-русски, а ты мне отвечаешь по-французски.

Она смущенно улыбнулась:

— Ничего, зато дети двуязычными будут.

«Все туда клонит». Мальцев вновь обнял Таню. Подумал: «Да и лучший способ от нее избавиться — ее спасти. Ну ладно, за зуб оторвем всю челюсть».

— Ты у меня мужественная. Кстати, я у тебя видел толстый посох из железного дерева. Он есть еще… нет, что ты! Ребра болят, ходить трудно. Что же касается этого мерзавца, не знаю, кто он такой, но больше тревожить тебя он не будет.

Танин голос взял озноб:

— Что ты хочешь сделать? Ты болен, останься.

— Нет. Мне нужно уйти, я, может, даже на время уеду из Парижа. Кстати, я теперь безработный, так что, ежели найдешь что-нибудь для меня, буду благодарен. Только на больших предприятиях пахать больше не буду — сыт.

Озноб перекинулся на тело — это Мальцев отметил с удовлетворением. «Как я ее все-таки охмурил». Пока Таня ходила за палкой, Мальцев выпил водки, почистил и укрепил принятое решение. «Другого выхода нет». Старый красноватый посох весил около пяти килограммов. Мальцев обрадовался его весу и, опираясь на него сильнее необходимого, пошел к выходу.

— Я буду ждать тебя.

Он подумал, что можно было обойтись без этого патетического прощания. Мальцев насильственно улыбнулся ей.

На улице его ждал человек. Скрипнув от боли зубами, Мальцев крепче сжал палку, но увидев на лице подходящего к нему парня покорность и просьбу, расслабил мышцы.

— Вы — советский? Вы — Святослав? Простите, это я отнес вам записку от Тани…

— Кто вы такой?

— Русский я, только по-русски не говорю. Игорь Коротков. Мы с Таней с детства дружим… Я вам правду скажу — не знаю, чем вы ее взяли, но несчастна она с вами… Я не буду драться с вами, только прошу — оставьте ее в покое.

«Да бери ты ее со всеми потрохами». Эта мысль позабавила Мальцева. Он повнимательней взглянул на стоящего перед ним человека. Тонкий, скорее хрупкий. Открытый взгляд угольных глаз. Нервные движения, но в их быстроте была уверенность в своей правоте. В общем, это был открытый, честный и влюбленный человек. «Начитался, олух, Труайя».

Мальцев усмехнулся:

— Действительно, драться не стоит, у нас явно разные весовые категории. Вы Таню любите?

— Можно и так сказать. Я живу с ней, но к вам она испытывает болезненное чувство.

Мальцев ощутил себя сразу меньше, гнусней собеседника. Нужно было освободиться от этого, не время было ходить с гадостным чувством к себе.