Селение стояло на стыке многих дорог. Люди Секлюка хорошо знали и этот, и тот берег. Многие добирались до далекого Сан-Франциско, а дочь одного из здешних охотников училась в копенгагенском университете, куда она поступила с помощью Руала Амундсена. Народ Секлюка — бывалый и восприимчивый ко всему новому. Среди эскимосов нарождались свои купчики, но Советская власть остановила их рост, а те, кто уже не мог переменить жизнь, переправились на тот берег, покинув ради богатства родину и могилы предков.

На второй год Яков Спешнев уже сносно говорил по-эскимосски, отлично стрелял из винчестера, мог освежевать нерпу, кидал гарпун в моржа, клал печь, строгал, пилил и сколачивал школьные парты, умел чинить часы, примус и подвесной мотор "Архимед".

На большом ржавом руле, снятом с какого-то корабля, Яков Спешнев писал слова: "Пахнет сеном над лугами", и в сердце заползала тоска.

К школе сделали пристройку, учеников становилось все больше, и Тоюк отправился добывать второго учителя. Доехал до Анадыря и привез такую красавицу, что Яков Спешнев долго не осмеливался поднять на нее глаза, а повзрослевшие ученики втайне посмеивались над ним.

Весной Екатерина Семеновна и Яков Иванович поженились.

Пять лет провел в эскимосском селении Яков Иванович со своей семьей. Он уже не думал, что когда-нибудь покинет эти скалистые берега. Но вот пришло назначение в школу-интернат в соседнее селение, а оттуда Якова Ивановича перевели в районный отдел народного образования. С поста заведующего Спешнев ушел на фронт.

Семья осталась в районном центре. Через год жена переехала обратно в Секлюк, где уже была не начальная, а семилетняя школа, и здесь провела четыре долгих военных года.

Яков Иванович воевал на Северном фронте. Он дослужился до майора, а когда демобилизовался, ему предложили преподавать в суворовском училище в одном из южных городов. Но Спешнев рвался на Чукотку, ставшую ему родной землей.

Он вернулся в Секлюк и застал свою семью в полном здравии. Екатерина Семеновна рассказывала, что эскимосы все долгие четыре года ухаживали за ней, приносили лакомую добычу, одевали в меха ее детей. Яков Иванович поработал директором секлюкской школы, потом снова перешел в районный отдел народного образования.

А тем временем на Чукотке происходили большие перемены: люди покидали яранги и переселялись в деревянные дома. В эти годы Яков Иванович был избран председателем районного Исполнительного комитета. Лучшей кандидатуры невозможно было найти: Яков Иванович не только отлично знал весь район, от самых его глухих селений до больших прибрежных поселков, ставших центрами промышленных округов, он знал чуть ли не каждую эскимосскую и чукотскую семью и, что бывает редко среди руководящих товарищей, отлично говорил на двух главных языках района.

Яков Иванович радовался переменам, радовался тому, что бывшие жители первобытных хижин обзаводились современной мебелью, читали книги и журналы, слушали радио, осваивали современную технику. Сердце его наполнялось гордостью за маленький эскимосский народ, когда он видел на капитанском мостике исследовательской шхуны «Арктика» Валерия Напауна, сына постаревшего Тоюка…

В районном центре построили многоэтажные дома со всеми удобствами, а в Секлюке, на том месте, где стояла первая школа, возвели двухэтажную школу-интернат.

Казалось, надо радоваться всем этим переменам, но с некоторых пор в душу Якова Ивановича начало закрадываться сомнение: все ли делается правильно для того, чтобы человек чувствовал себя счастливым и нужным на этой земле?

В маленьких селениях все меньше становилось молодежи, а оленеводческие стойбища выглядели скучно. Даже собаки здесь казались постаревшими, как оленные пастухи. С трибун говорили об увеличении числа учителей из местного населения, о появлении врачей, ученых и даже писателей. А пастухов и охотников становилось все меньше. И тогда Яков Иванович решил обратиться прямо к выпускникам, хоть знал, что ему же в первую очередь попадет за то, что он не выполнит указание о посылке в высшие учебные заведения представителем чукотского и эскимосского народов.

В тот вечер, в школе, он смотрел на лица выпускников и вспоминал себя самого. В таком вот возрасте он и высадился на каменистом, крутом берегу Секлюка и долго не понимал разницы между эскимосами и чукчами.

Общая судьба связала его на всю жизнь с этими народами. Как сказать вот этому симпатичному парню о том, что его долг идти в тундру, к оленному стаду? А парень, наверное, мечтает увидеть большие города, Москву, Ленинград, и уже чувствует себя студентом.

Ближе к весне, перед выпускными экзаменами, Яков Иванович решил побеседовать с Вэкэтом лично.

Вэкэт, встревоженный неожиданным вызовом, старался и не думать о предстоящем разговоре.

Вэкэту никогда не приходилось разговаривать с Яковом Ивановичем, но он слышал о председателе много хорошего, особенно от своих сородичей.

К зданию райисполкома шла хорошо расчищенная дорога. У дома стояли две «Волги» и вездеход. Тут же, на отдельном столбе торчал дорожный знак — собачья голова в красном кружке — знак, запрещающий стоянку упряжкам.

На крыльце толпились люди, в большинстве приезжие. Среди них Вэкэт узнал земляков. Один из них, черноволосый губастый парень, ровесник Вэкэта, ушедший из школы после четвертого класса, гордо сообщил:

— А я женился!

— На ком? — заинтересованно спросил Вэкэт, помнивший всех девушек селения.

— На Маше Мильгуне, — сообщил Пенетегин. — Она бригадир на звероферме. Дом отдельный получили, с центральным отоплением. С углем возиться не надо.

Вэкэт вошел в длинный коридор. На обитой черной клеенкой двери было написано: "Яков Иванович Спешнев".

В большой приемной, возле столика с двумя телефонными аппаратами и пишущей машинкой, сидела Елена Маюк, бывшая девятиклассница, теперь жена начальника районной милиции Гогишвили.

— Ты чего, Роман? — удивленно спросила она парня.

— Председатель вызвал.

Секретарь скрылась за дверью. Вернувшись в приемную, она официальным тоном произнесла:

— Войдите.

Вэкэту не приходилось бывать в кабинетах председателей райисполкома, и он с любопытством оглядывался. Над письменным столом висел большой портрет Ленина, справа стоял высокий вместительный сейф и на нем большой графин со свежей водой и плавающими льдинками. С левой стороны на отдельной тумбочке Вэкэт увидел два разноцветных телефонных аппарата. Еще один предмет привлек внимание Вэкэта — барограф, поставленный на японский транзисторный приемник.

— Здравствуй, Вэкэт, садись, — приветливо сказал председатель и показал на одно из кресел.

Вэкэт сел, и колени его оказались на уровне собственного подбородка; кресла были так просижены, что даже через толстые брюки Вэкэт почувствовал оголившиеся пружины.

Председатель задал несколько вопросов о родителях. Яков Иванович оживился, когда Вэкэт среди имен родственников упомянул дядю Вуквуна.

— Хороший человек, — сказал Яков Иванович. — Очень хороший. Честный.

Расспросив Вэкэта о школьных успехах, председатель подошел к карте и повел рассказ о будущем района.

— Гляди, вот здесь нашли месторождение золота, которое тянется по побережью и уходит в море. На этом месте вырастет прииск. От порта мы ведем автомобильную дорогу в долину, а вот здесь поставим электростанцию. Ты, наверное, знаешь, что в Билибине строится атомная электростанция? А мы будем строить такую же станцию, только помощнее! — Председатель сделал движение рукой, как бы обнимая все огромное пространство района. — Олени окажутся в самом центре нового. То, что оленье мясо самое дешевое — это не повод для радости. Оно дешево, потому что пастухи работают на износ, потому что мы мало еще им дали такого, что могло бы облегчить их труд. Все эти вездеходы, вертолеты — это еще не все. «Спидола» не человек, с ней не поговоришь. Когда мы спрашиваем пастуха, что ему надо, он говорит: ничего, все у меня есть. Современному пастуху рядом нужен такой человек, за которым бы он тянулся. Чтобы подсказывал, что надо сделать. Словом, нам нужно, чтобы в тундре была молодежь, и не просто молодежь, а образованная, которая может найти и подсказать, что нужно в настоящее время оленеводству.