Жак де Рандаль пообедал дома один, отпустил слугу и сел за стол писать письма.

Размышляя в одиночестве над письмами, он провожал каждый уходивший год. Это был своего рода обзор всего случившегося за прошлый год, всего, что кончилось, всего, что умерло. И по мере того, как перед его глазами всплывали лица друзей, он писал им несколько строк — дружеский привет к Первому января.

Итак, он сел, открыл ящик письменного стола, вынул оттуда фотографию женщины, несколько секунд смотрел на нее и поцеловал. Потом, положив фотографию рядом с листом бумаги, он начал:

Перо остановилось. Жак поднялся и стал ходить взад и вперед по комнате.

Вот уже десять месяцев, как у него была любовница. Не такая, как другие, не искательница приключений, не женщина из театрального мира, не с улицы, но женщина, которую он любил и покорил. Он не был уже юнцом, хотя был еще молод годами, и относился к жизни серьезно, обладая умом положительным и практическим.

Итак, он стал подводить итог своей страсти, подобно тому, как ежегодно подводил учет своих дружеских отношений, порванных или недавно возникших, учет всех событий, вошедших в его жизнь.

Первый пыл его страсти успокоился, и он спрашивал себя с точностью расчетливого дельца, каково было состояние его сердца по отношению к ней на настоящий день, и старался угадать, каково оно станет в будущем.

Он нашел в своем сердце большое и глубокое чувство, состоящее из любви, благодарности и тысячи тонких нитей, то, из чего создаются прочные и долгие связи.

Он вздрогнул от звонка... Открыть или нет? Но тут же подумал, что в такую новогоднюю ночь следует всегда открывать дверь, открывать ее Неизвестному, идущему мимо и постучавшему, каково бы оно ни было.

Он взял свечку, прошел через переднюю, снял засов, повернул ключ, дернул к себе дверь. Перед ним стояла его возлюбленная, бледная, как смерть, опираясь руками о стену.

— Что с вами? — спросил он тревожно.

Она ответила:

— Ты один?

— Да.

— Слуг нет?

— Нет.

— Ты никуда не собираешься?

— Нет...

Она вошла, как женщина, которая была здесь не раз. Пройдя в гостиную, она опустилась на диван и, закрыв лицо руками, горько расплакалась.

Он встал перед ней на колени, силясь отвести ее руки от лица, увидеть ее глаза.

— Ирен, Ирен, что с вами? — повторял он. — Умоляю вас, скажите мне, что с вами?

Она прошептала сквозь слезы:

— Я не могу так дольше жить...

Он не понял.

— Жить так?.. Но как?

— Я не могу больше так жить... у себя... Ты не знаешь... я никогда тебе не говорила... Это ужасно... Я больше не могу, я так страдаю... Он ударил меня сегодня...

— Кто, твой муж?

— Да, мой муж.

— А!..

Это его удивило, он и не подозревал, что ее муж мог быть таким грубым. Это был великосветский человек, член клубов, любитель лошадей, кулис и фехтования, всюду принятый, признанный, известный, так как у него были весьма изысканные манеры, весьма ограниченный ум, отсутствие образования и природных способностей — словом, все, что необходимо, чтобы мыслить подобно всем благовоспитанным людям и питать уважение ко всем предрассудкам приличного общества.

Казалось, он относился к своей жене именно так, как подобает в среде людей состоятельных и благородного происхождения. Он в достаточной степени интересовался ее желаниями, здоровьем, туалетами и предоставлял ей, в сущности, полную свободу.

Рандаль, сделавшись другом Ирен, получил право на дружеское рукопожатие, которым всякий благоразумный муж удостаивает приятелей жены. Но когда Жак, побыв некоторое время другом, сделался любовником, его отношения с супругом стали, как это водится, еще более короткими.

Никогда Рандаль не видел и не предполагал возможности бурь в этом доме, и он растерялся перед таким неожиданным открытием.

Он спросил:

— Как это случилось?

Тогда она рассказала длинную историю, историю всей своей жизни с первого дня брака. Первая размолвка из-за пустяка, потом расхождения по любому поводу, возраставшие с каждым днем из-за несходства характеров.

Затем пошли ссоры, и наконец наступил разрыв, внешне незаметный, но бесповоротный; муж стал придирчив, мрачен, груб. А теперь он превратился в ревнивца! Он ревновал ее к Жаку и сегодня, во время ссоры, ударил ее.

Она прибавила твердо:

— Я больше не вернусь к нему. Делай со мной, что хочешь!

Жак сел против нее, их колени соприкасались. Он взял ее руки:

— Мой дорогой друг, вы собираетесь сделать большую, непоправимую глупость. Если вы хотите бросить мужа, устройте так, чтоб виновною стороною был он, чтоб не пострадала ваша репутация безупречной светской женщины.

Она спросила, бросив на него беспокойный взгляд:

— Что же ты мне посоветуешь?

— Вернуться домой и терпеть эту жизнь до тех пор, пока вы не сможете расстаться или получить развод, сохранив свое доброе имя.

— Разве это немножко не подло, то, что вы мне советуете?

— Нет, это разумно и осмотрительно. У вас высокое положение в свете, имя, которое вы должны оберегать, друзья, которых надо сохранить, и родные, с которыми надо считаться. Нельзя забывать об этом и сгоряча порывать со всем.

Она встала, раздраженная:

— Ну, так нет же, я больше не могу, кончено, кончено, все кончено!

Потом, положив руки на плечи любовника и глядя ему в глаза, сказала:

— Ты меня любишь?

— Да!

— Правда?

— Да...

— Так оставь меня у себя...

Он воскликнул:

— Оставить тебя у меня? Здесь? Да ты с ума сошла! Это значит потерять тебя навек! Потерять безвозвратно! Ты сумасшедшая!

Она продолжала медленно и с достоинством, как женщина, сознающая все значение своих слов:

— Слушайте, Жак. Он запретил мне видеться с вами, а я не желаю больше тайных свиданий. Вам придется или потерять меня, или взять к себе.

— Моя дорогая Ирен, в таком случае добейтесь развода, и я женюсь на вас.

— Да, вы женитесь на мне... года через два, а то и позже. Ваша любовь довольно терпелива.

— Подумайте хорошенько. Если вы останетесь здесь, он завтра же вернет вас обратно, так как он ваш муж и на его стороне закон и право.

— Я не просила вас, Жак, оставить меня обязательно здесь, я думала, что вы меня куда-нибудь увезете. Я верила, что ваша любовь достаточно сильна, чтобы сделать это. Я ошиблась. Прощайте.

Она повернулась и пошла к двери так быстро, что он успел удержать ее только, когда она уже выходила из гостиной.

— Послушайте, Ирен!

Она отбивалась, не хотела ничего больше слушать; глаза ее были полны слез, и она шептала:

— Оставьте меня!.. Оставьте меня!.. Оставьте меня!..

Он силой усадил ее и снова опустился перед ней на колени. Он приводил различные доводы и давал советы, стараясь доказать, как безумно и опасно ее намерение. Он не забыл ничего, что надо сказать, чтобы уговорить ее, и даже обращался к своему собственному чувству, стараясь найти убедительные мотивы. И так как она холодно молчала, он просил, умолял выслушать его, поверить ему и внять его совету.

Когда он кончил, она сказала:

— Вы намерены отпустить меня теперь? Оставьте меня, я хочу уйти!

— Полно, Ирен!

— Пустите меня!

— Ирен, ваше решение непоколебимо?

— Не держите меня!

— Скажите мне только: ваше решение, безумное решение, о котором вы будете горько сожалеть, оно бесповоротно?

— Да! Пустите меня!

— В таком случае останься. Ты хорошо знаешь, что здесь ты дома. Завтра утром мы уедем.

Она встала, несмотря на его слова, и сурово ответила:

— Нет. Слишком поздно. Я не хочу жертв, мне не нужны подвиги самоотречения.