— Видел? — спросил он Степаныча, показывая татуировку на предплечье.

— Видел, — ответил старик, — когда ты у меня на печи без сознания валялся.

— Это знак моего подразделения. Я — Пес! Бригаденфюрер…

— Ого! — поразился Степаныч. — Солидный чин, генеральский! Значит, тебе есть, что терять в том мире?

— Не забывай, Степаныч, я — унтерменши, ублюдок, недочеловек, низшая раса! Мой генеральский чин для истинного арийца — не дороже плевка! Правда… награда за выполнение задания очень велика! Но она не радует меня… Не хочется, чтобы немцы испоганили и этот мир!

— Не знаю, Володька, почему, но я тебе верю! Не такой ты мужик, чтобы старика сказками кормить! Значит, в твоем мире фрицы правят? И Гитлер живой?

— Адольф Гитлер умер в шестьдесят пятом году, его тело было предано огню, а прах и по сей день храниться в специально выстроенном для этого городе-храме «Адольфгроссефюрер». Сейчас фюрер Тысячелетнего Рейха Карл Лепке.

— Так почему же вы не сопротивляетесь? Или вам нравиться быть рабами немцев!

— Всякое сопротивление давно сломлено! — пояснил Вольф. — Я сам приложил к этому руку! Немцы занимаются подрастающим поколением унтерменшей, им с детства закладываются понятия высшей и низшей расы! Поверь, у них нет ни единого шанса!

— Значит, эти сволочи и до нас хотят добраться! — подытожил старик.

— Да, — подтвердил Вольф. — Я собирал сведения! И если я передам их фюреру, через несколько дней, а может быть через несколько лет в ваш мир хлынут непобедимые войска Третьего Рейха.

— А если не передашь? — хитро прищурился егерь.

— Тогда они пошлют следующего диверсанта!

— А если и он не вернется?

— Тогда, скорее всего, пошлют на разведку штурмовую группу…

— За языком, — продолжил мысль Вольфа старик. — А если не вернется и она?

— Для открытия врат нужно очень много энергии! Возможно, если результаты будут нулевыми, фюрер свернет свой проект!

— То-то! — расплылся в улыбке Степаныч. — Ну а мы со своей стороны им поможем, чтобы результат остался нулевым! Ну что, боец Путилов, отстоим Родину-Матушку еще разок?

— Отстоим! — серьезно ответил Вольф. — Может быть, тогда у меня с души свалиться камень, мешающий мне свободно дышать с самого детства.

— Пойдем спать, сынок, — бросив папироску в тлеющие угли, сказал егерь, — нам с тобой нужно еще приготовить фрицам достойную встречу.

На следующий день, решив не откладывать столь важное дело в долгий ящик, Вольф со Степанычем отправились к приметному дубу.

— Вот здесь это и произошло, — побродив немного по поляне, определил место перехода Путилов.

— Угу, — кивнул дед, вбивая в землю колышек. — Сам-то что об этом думаешь?

Вольф, прищурив глаза, осмотрелся:

— Заминировать бы эту полянку… Чтобы ни одна живая душа…

— Хм, — старик потер заросший седой щетиной подбородок, — правильно мыслишь. Вот только…

— Что? Взрывчатку достать тяжело?

— Да нет, — отмахнулся егерь, — с энтим-то как раз проблем нет. Есть у меня охотничек-рыболов один, любитель… Начальник склада боеприпасов, между прочим… Я не о том. Как бы на наших минах посторонний кто не подорвался! Хотя, место здесь глухое — чужие без меня не шастают. Ну, а ежели браконьеришки забредут — туда им и дорога. Мерзопакостный народец — не жалко. Только взрывчатку придется сюда на своем горбу таскать. По тайге и на вездеходе не проедешь…

— Ничего, я покрепче любого вездехода буду, — обнадежил старика Пес.

— Там, где машина не пройдет, — подмигнув Вольфу, запел старик, — и бронепоезд не промчится, солдат на пузе проползет, и ничего с ним не случится!

— Хорошая песня, — рассмеялся Вольф. — Научишь?

— А то! Ты ить наших песен-то, поди, и не слышал! Вот справим дело — и под холодную самогоночку с огурчиком спою! У меня ить и гармонь есть. Давненько я её в руки не брал… Так когда, говоришь, откроются твои врата?

— Через двое суток.

— И через них никто не проникнет?

— Надеюсь, что нет. По крайней мере, такой договоренности не было.

— Ладно, поглядим.

В назначенный час, основательно вооружившись и заминировав все подходы к порталу в альтернативный мир, напарники засели в кустах. Вольфу неожиданно стало дурно, словно он вновь попал в гигантскую мясорубку на границе меж двух миров. Вольф побледнел, скрипнул зубами, стараясь сдержать готовый сорваться с губ стон.

— Володька, ты чего? — испуганно спросил егерь, заметив, как скривилось и посерело от боли лицо Вольфа.

— Хреново мне, — признался Путилофф. — Но я выдержу! Не отвлекайся, смотри, — шепнул егерю Пес.

Воздух в центре поляны, в том самом месте, где Степаныч предусмотрительно вбил в землю колышек, неожиданно подернулся легкой дымкой, похожей на белесое туманное облачко. Туман всколыхнулся, по нему пробежала мутноватая рябь, проскочило несколько голубых электрических разрядов.

— Портал готов, — прошептал Вольф, чувствуя, как дрожит его голос.

Он вновь почувствовал себя тем мальчишкой, которому старший мастер-наставник Роберт Франц протягивает свой «Вальтер». Нервы натянулись и завибрировали, словно стальные канаты под чудовищной нагрузкой.

« Приказ нужно выполнить любой ценой! Приказ… любой ценой… Любой ценой…» — билась под черепом Пса одна единственная мысль, вбитая долгими годами безупречной службы Рейху.

Заметив, как дернулся его напарник, как судорожно он тискает во вспотевших ладонях винтовку, егерь по-отечески обнял его за плечи и заглянул в налитые кровью глаза:

— Что, тяжело, сынок?

Вольф прорычал в ответ нечто невразумительное, а затем, уткнувшись лицом стрику в плечо, неожиданно разрыдался.

— Да, несладко тебе в жизни пришлось, — шептал егерь, проводя грубой старческой ладонью по колючему ежику волос Вольфа. — Поплачь, сынок, поплачь… Облегчи душу…

Вольф никогда не плакал с того памятного случая на плацу, когда ему пришлось убить того несчастного китайца. И сейчас, вместе со слезами из него уходила вся та боль, которую он носил в себе все эти годы. С каждой пролитой слезинкой Псу становилось легче, словно камень, столько лет мешающий свободно дышать, таял как кусок льда под теплым весенним солнцем. Портал тем временем бесшумно закрылся. Боль тут же утихла.

— Ну все, сынок, пойдем домой, — тормошил Степаныч Вольфа. — Подлечим твои нервишки… К тому же и повод есть!

Вечером Пес упился в хлам, чего раньше себе никогда не позволял. Степаныч достал из-под кровати пыльный футляр, обшитый потертой кожей. Щелкнув никелированным замочком, егерь достал из него гармонь.

— Всю войну со мной прошла! — похвалился Степаныч.

Он накинул на плечи ремни и пробежался пальцами по кнопкам гармони.

— Эх, — шумно вздохнул егерь, — руки уже не те, да силенок, чтобы по-человечьи меха развернуть — нет. Ну, ничего, тряхну стариной. Ты какие-нибудь наши, русские песни знаешь?

— Не-а, меня ведь от мамки лет в пять забрали. Я не то, что песен, я лица её вспомнить не могу!

— Эх, горемыка, ты, горемыка! — вздохнул старик и развернул цветастые гармошечные меха. — По приютам я долго скитался, — жалостливо затянул он, — не имея родного угла, ах, зачем я на свет появился, ах, зачем меня мать родила…

Незнакомая, но такая понятная и близкая Вольфу песня, сжала его сердце, вновь выдавливая влагу из глаз. Старик допел, посмотрел на Путилова и осуждающе покачал головой:

— Чего-то ты паря совсем раскис! Сейчас мы тебя веселой песней побалуем, чтобы твоя героическая душа свернулась, а затем развернулась! Наливай!

Каких только песен не спел Степаныч своему новому боевому товарищу: и «Красную Армию», и «Катюшу», и «Пуховый платок»…

Они заснули лишь под утро, распугав своими песнями лесное зверье. А во сне к Вольфу пришла мама. Она гладила его по голове, называя воробушком, и пела колыбельную песню. Вновь ставший маленьким мальчиком, Вольф улыбался во сне, чувствуя, как скользит по волосам ласковая мамина ладошка.