- Что это? - поинтересовался Летягин.

- Письмо Сталину. Подпишите вместе со мной?

Тимофей Кириллович быстро пробежал глазами текст письма и передвинул лист назад Анатолию.

- Нет. Не подпишу.

- Почему? Сегодня в зале "Манежа"12) будет расширенный пленум Горсовета. Приглашены представители почти всех семей. Если все мологжане подпишут петицию...

- Ерунда! - перебил Летягин наивные рассуждения молодого художника. Экономисты давно на бумаге просчитали дебет с кредитом и доложили Сталину, что Мологу выгодно затопить - дешевая электроэнергия все материальные потери окупит. Иначе б под Рыбинском уже год как согнанные со всей России заключенные дамбу не строили. Это первое. Второе - тебе никто не даст на сессии Горсовета зачитать текст петиции, смысл которой сорвать планы строительства Рыбинской ГЭС. Найдутся умники, назовут тебя врагом народа, и толку от тебя и твоей инициативы будет пшик! Хуже того, вместе с тобой врагами народа объявят всех мологжан, которые осмелятся поставить подписи под твоей бумагой!

- Так что - молчать прикажите? Пусть Молога гибнет?

- Молчать не надо. Но и тыкать Сталину в лицо петициями тоже не следует, а вот сделать так, чтобы он сердцем понял боль Мологи, уникальность ее красоты - это и надежнее в нашем деле, и по силам. За тем к тебе и пришел.

С этими словами Тимофей Кириллович вытащил левой рукой из-под стола табурет, сел на него верхом, напротив Анатолия, и оценивающе, в упор, из-под густых черных бровей посмотрел в его глаза. Потом в образовавшейся на миг паузе тихо, но четко произнес:

- Ты один, без всяких петиций спасешь Мологу.

- Я? Один? - удивился Анатолий.

- Именно ты. Ты лучше, чем кто бы то ни было, сможешь показать Сталину красоту нашего края, рассказать вождю о мологжанах - их бедах, чаяниях и радостях, о наших предках, нашей истории, о том, как играют солнечные блики на куполах церквей Афанасьевского монастыря... Ты понимаешь, о чем я говорю?

- Не совсем...

- Мы все - я, ты, твоя тетка, Василий Филаткин, Акаткины, вожди в Кремле, товарищ Сталин - люди. А что нас, людей, отличает от арифмометров?

- Что?

- А то, что для нас цифры - не главное. Не главное и смазка шестеренок: жратва, теплые постели, электроэнергия, делающая труд легким. Потому что у нас есть нечто большее, чем шестеренки - у нас есть Душа! Что толку, если человек живет в тепле, сытости, лености, а Душа мертва? Этак свиньи и всякая скотина жизни радуются - им большего не надо, а человеку, даже с животом, разъевшимся блинами, без радости Души - смерть! Согласен?

- Ну...

- А в чем Душа человека находит радость?

- В чем?

- В красоте. Для скотины красота ничто, а для Души человека - все! Коровам твоей тетки, пасущимся сейчас на заливном лугу, глубоко безразличны и нежная голубизна поднимающегося от реки тумана, и пение соловья, и полные неизъяснимого очарования встречи с местами своей юности, и ощущение исторической связи с жившими здесь до тебя людьми, и...

- Постойте, - Анатолий, как бы загораживаясь от набирающего мощь и скорость потока хлынувших на него примеров, выставил вперед ладонь. - Вы сами как-то говорили, что нами управляют безбожники - в городе три церкви закрыли! Шестой год пошел, как в монастыре колокола молчат! О какой Душе может идти речь?

- Но ведь мы с тобой знаем, что Бог существует! Все люди, и безбожники в том числе, тем отличаются от скота, что в каждом теле трепещет и рвется к свету Душа живая! Человек своей Душой подобен Богу!

- Подобен Богу? - удивился Анатолий наивности сидящего перед ним пожилого человека. - Да люди сплошь и рядом обманывают друг друга, лжесвидетельствуют, прелюбодействуют, убивают. Свобода одного зиждется на рабстве сотен других... Разве может убийца быть подобием Бога!?

- Я говорю о глубинных свойствах человеческой Души, - пояснил Летягин. - В глубине Души и ты, и я, и все-все люди, и вся Вселенная восходим к Богу, едины в своем начале. Да, мир полон зла. Но Бог творил только добро. Зло проникло в мир позже, извне. Проникло, притворившись добром. О, это отдельная большая тема для разговора! Сейчас я лишь хочу тебя убедить в том, что в основе мироздания находится добро, что человеку, созданному по образу и подобию Бога, были даны мощь и воля для творчества, что, будучи дитем абсолютной любви, человек, по природе своей не знал зла и, следовательно, не мог использовать свободу для злых дел.

- Мудрено говорите.

- Тут не только ушами, а и сердцем надо слушать - тогда поймешь. Согласись, что и тебя, и других нормальных людей всегда притягивают, влекут своей красотой любые проявления любви, свободы, разума, силы. А ты задумывался, почему так происходит?

- Ну...

- Потому, что все они суть - атрибуты божественного единства, того единства, которое лежит в основе всего мироздания, в основе каждой человеческой Души. Нет высшей радости, чем сердцем, умом, чувствами ощутить единство с Богом - что Бог находится в тебе и ты - в Нем!

- Постойте, - снова перебил Летягина Анатолий. - Давайте уточним некоторые детали, а то я уже начинаю путаться в философских дебрях Ваших рассуждений. Значит, Вы полагаете, что Бог сотворил мир из единства любви и свободы, исходя из своей воли, силой своей творческой мощи и разума?

- Именно так.

- Но в Библии сказано, что Он сотворил мир из Ничего!

- Правильно! А разве любовь и свобода имеют массу, объем, длительность? В любых материальных измерениях они и есть "Ничто".

- Но если они не существуют в материальных измерениях, если они "Ничто", то почему же мы рассуждаем о любви и свободе как о двух самостоятельных понятиях? Выходит, что они разделены - здесь любовь, там свобода? Два "Ничто"!!! Их уже можно пересчитывать, как семечки!

Анатолий откинул ладонью прядь упавших на глаза рыжих волос и торжествующе посмотрел на Летягина.

Тимофей Кириллович спокойно выслушал насыщенные эмоциями возражения своего молодого оппонента и, устало вздохнув, пояснил:

- В божественном единстве никакого разделения не было, нет и быть не может. Любовь - это свобода. Свобода - это любовь. Творческая мощь, разум, воля - то же самое, что любовь и свобода. Вне времени, вне пространства нет ни части, ни целого. В глубине человеческой Души разделения тоже не существует.

- Проще говоря, - попытался резюмировать Анатолий, - Вы полагаете, что человек в глубинах своей Души, сливающихся с глубинами божественного единства, теряет свою индивидуальность? Все овцы серы?

- А сам ты, что чувствуешь в глубинах своего "Я"?

- Ну уж никак не овечью серость! Как бы далеко я не устремлялся в своих чувствах, мыслях, желаниях, в любых опытах самопознания я был, есть и буду самим собой, я индивидуален!

- Ну, а почему задаешь глупые вопросы? Я тоже индивидуален, и Бог индивидуален. Каждый человек - индивидуальность, ибо каждый человек творец. Не надо переносить законы материального мира на мир божественного единства. Смотри в глубь себя, и ты сердцем поймешь, что единство не убивает, а является необходимым условием существования индивидуумов. Между частью и целым нет противоречий. Каждая часть соединена с целым любовью, то есть вмещает его, не теряя при этом свободы, то есть своей индивидуальности. Любовь без свободы захиреет. Где рабство, господство сильного над слабым там нет любви. И наоборот - где нет любви, там не может быть свободы, там всегда будет борьба, ненависть, унижение. Мы с тобой столько раз говорили об этом, а ты все никак не хочешь понять элементарного!

- Если бы Вы умели излагать свои доводы более спокойно, я может быть и согласился... Я даже почти согласен с Вами, но какое отношение наш разговор имеет к спасению Мологи?

- Да ты... - Тимофей Кириллович в сердцах уже готов был произнести "елки-палки" - свое самое страшное ругательство, но запнулся, не закончив фразу, и, перейдя на более мирный тон, пояснил:

- Видишь ли, мой план спасения Мологи прост и не требует принесения жертв, но ты его сможешь осуществить только в том случае, если поймешь суть, поймешь, как он работает. Малейшая неясность может родить неуверенность, и тогда все пропало. Не торопись. Выслушай меня. Я уверен, что если не голова, то сердце твое согласится со мной, а оно уже после подскажет голове более благозвучные, чем мои, формулировки. Ведь одну и ту же мысль каждый человек излагает по-своему. Поэтому позволь мне закончить теоретическую часть так, как я нахожу ее более удобной для изложения. Возможно, практические выводы о путях спасения Мологи, к которым я шел целую ночь, родятся в твоей голове еще до того, как я начну о них говорить.