– Молодчина! – похвалил Конин. – А теперь за мной. Тебе здесь больше нечего делать. Да и мне одному не сладко.

Только они появились в каюте, раздался голос в динамике: «Вы теперь отвечаете за животное, – предупредил Строгов. – Не смейте пускать его в лазарет!» Конин подумал: «Опять это голос с другой стороны баррикады. Спросил: Надеюсь на меня запрет не распространяется?»

– И вам там нечего делать. Не вздумайте выкинуть фокус!

– Я уже что-нибудь выкинул?

– Не задавайте лишних вопросов! Сейчас не до вас!

– Ей очень плохо? – ухватился за слово Иван.

– Да, очень плохо. Сидите в каюте. Так будет лучше для всех.

Конин не стал уточнять, почему «будет лучше», зная, что объяснений наверняка не дождется. Кун лег на ковер, не отрывая глаз от динамика, будто прислушиваясь к чему-то доступному только его утонченному слуху. Иван сел за рабочий пульт, протянул руки к клавишам. Долгие месяцы в клинике он мечтал, как усядется в это кресло, погрузится в поток новых фактов, идей и гипотез. Они обрушатся на него, готовые оглушить, довести до безумия, опустошить, убедить в бессилии выплыть, выкарабкаться из этой лавины. Сведения потекут со всех станций ближайшей зоны и от координаторов более дальних зон. Информация такой мощности способна разрушить неподготовленный мозг, в считанные секунды заполнить и сжечь клетки памяти. Только мозг координатора – мозг охотник, мозг следопыт – способен выдержать такой натиск. Его добыча – параллельные, встречные, противоречивые мысли, и результаты. Фактически координатор – это диспетчер идей. Нажатием клавиш, он направляет в копилку памяти только ту струю информации, где есть скрытые признаки связей с другими струями, чтобы использовать эти трофеи в виде формул и рефератов, координирующих поиски узких специалистов.

Иван поднялся с кресла. Кун взволнованно ходил по каюте и раскачивал головой, издавая глухие звуки. Человек наклонился к зверю, хотел сказать что-то ласковое, но слово застряло в горле.

– А кто успокоит меня? – думал Конин. – Я тоже не могу больше ждать! Ни минуты! Сил моих нет! Все! Пора!

Избегая ненужные встречи, он решил идти в лазарет напрямик через аптеку, минуя холл. В помещении, одну стену которого занимал громоздкий фармацевтический комбайн, а другая – была заставлена контейнерами с медикаментами, он отыскал глазами белую дверь, ведущую в палату. Подождав, пока стихнет сердцебиение, Конин снял висевший у двери белый халат, набросил себе на плечи, оттягивая время долго поправлял, ища застежку, и, наконец, тяжело вздохнув, тронулся с места, похожий на сонную бабочку, волокущую по земле мятые крылья. Ивану казалось, что движется он осторожно, но в углу, где высились горки склянок, запели разноголосые колокольчики.

В палате горел ночник. Пока привыкали глаза, Конин оставался у двери. Ему показалось сначала, что в комнате никого нет. Он даже вздохнул с облегчением… и вдруг увидел Ее… Она лежала на реанимационном ложе, до подбородка закрытая простыней. Коротко стриженная светлая головка немного повернута на бок. Лицо обострилось. Веки опущены. На бледных чуть приоткрытых губах – удивление.

Конин двигался, не ощущая усилий, точно плыл, оглушенный гулом в висках, затем опустился на край постели, протянул огромную руку к полусжатому кулачку, голубевшему на простыне… и вздрогнул от прикосновения, как от удара электричеством. Словно какая-то дверца внутри его застонала, вибрируя, и с треском захлопнулась на защелку. Он чувствовал, что срывается в пропасть. Тело быстро деревенело. В мозг ворвался ужас падения, беззвучным криком заклокотал в горле. От кошмара освобождаются резким движением. Но это – во сне. Конин не сознавал, что творится. Он съежился, сблизил сразу отяжелевшие плечи и, неожиданно распрямив их сильным рывком, сделал отчаянный вздох, от которого ухнуло что-то в груди. И падение прекратилось. Но все еще трудно было дышать. Маша застонала во сне и повернула головку. Конин открыл глаза. Теперь он мог вновь слышать. Кто-то со стороны холла трогал ручку двери в палату.

Он осторожно убрал ладонь, поднялся и направился к выходу, но перед дверью в аптеку замешкался, оглянулся… и рассмеялся тихонько, увидев под ночником пузатого болванчика из обожженной глины. «Да это же вылитый я!»

Войдя в палату и заметив Конина, фрау Винерт от неожиданности припала к стене. Улыбаясь чему-то, он вышел в аптеку, а Маша повернула головку и застонала. Винерт прикусила губу, чтобы не вскрикнуть от ужаса, застыла, прислушиваясь к дыханию Ветровой, к шуму, доносившемуся из аптеки. Иван долго возился с халатом, вздыхал и шаркал подошвами.

Курумба полулежал на кушетке, вытянув длинные ноги, – голова запрокинута, глаза прикрыты шоколадными веками. Эдуард сидел рядом и глядел в одну точку. Строгов, молча, мерил шагами холл.

Дверь в палату медленно отворилась. Вошла фрау Винерт с окаменевшим лицом, сделав шаг, прислонилась к двери, точно боялась упасть. Навстречу ей, обходя ноги Курумбы, спешил Сергей Анатольевич.

– Вам плохо?

– Тише, Сережа, – ответила шепотом Винерт. – Со мной все в порядке… Дай только перевести дух!

– Что еще случилось?

– Зайдем-ка в палату, – сказала она после паузы. – Сейчас все увидишь.

Когда они вышли, жиденькая бородка Курумбы вдруг затряслась. Губы шептали что-то невнятное.

– Не могу больше! – сказал Жемайтис. На почерневшее лицо его было страшно смотреть. – Леопольд, мне все время кажется: я слышу ее голос… Она кого-то зовет!

Математик вцепился Эдуарду в плечо. На морщинистой черной щеке блеснула жемчужина.

Дверь отворилась. Филолог вышел, растирая виски. Эдуард даже не повернул голову: эта суета, хождение туда и обратно его уже не касались.

– Я понимаю, они тоже измучены, – думал Жемайтис. – Но для чего теперь бегать и хлопотать? Автореаниматор зафиксировал смерть – это конец!

– Эдуард, возьми себя в руки! – приказал начальник.

– Не надо шуметь, Сергей Анатольевич. Я ведь все понимаю, – мужественно отозвался Жемайтис.

– Ничего ты не понимаешь!

– Эдик прав, – лицо Норы Винерт как-то странно светилось. – Не надо шуметь: мы ведь можем ее разбудить! Эдуард, Маша жива! Девочка просто заснула. Видел бы ты, как хорошо она спит! – фрау Винерт вдруг замолчала. Все обернулись и посмотрели в сторону входа, где в полумраке будто вздохнула стена… со смешным рыжим чубчиком.

Услышав в динамике звон, кун поднял голову и взглянул на Ивана. Звал Жемайтис: «Простите, наверно я вас разбудил?»

– Что же теперь делать, – ответил Конин.

– Маша зовет вас.

– Вы не ошиблись?

– Она твердит ваше имя!

– Имя еще ничего не значит. Прежнего координатора звали также, как и меня.

– Но вчера вы к ней заходили!

– Заходил. Но она спала.

– Спала?

– Что вас удивляет? Эй! Вы чего замолчали?

– Послушайте, она вас действительно ждет!

– Хорошо. Сейчас буду.

Конин остановился в холле перевести дух. В груди словно трогали соломинкой обнаженное сердце. Доносившийся звон посуды свидетельствовал, что «хозяйка» настроена решительно. В палате разговаривали.

– Я рад, что Маша опять улыбается, – сказал математик. – Время лучший целитель!

– Леопольд, ради бога, не трогай Время! – просила Винерт.

– Извини, я совсем забыл, что со Временем у тебя особые отношения.

Ты видно считаешь себя вечной?

– Моя вечность, Леопольд, кончилась страшно давно – где-то годам к десяти. Разве в детстве тебе самому не казалось, что ты жил всегда?

– Это так, – согласился Курумба. – Зато потом мои годы сжимались, будто от холода и становились короче по мере того, как мелел поток впечатлений. Я всегда говорил, что можно за тридцать лет столько всего пережить, что любому хватило бы на десять жизней. А можно проспать триста лет и, проснувшись, чувствовать себя сосунком.