— Недурно пахнет, — сказал тот.

— Тушеным кроликом, могу побожиться, — прибавил развеселившийся Леньен.

— Не угодно ли стаканчик винца? — спросила крестьянка.

— Нет, спасибо. Мне нужна только шкурка от кролика, которого вы ели.

Она прикинулась дурочкой, но вся задрожала.

— Какого кролика?

Бригадир уселся, невозмутимо вытирая лоб.

— Ну-ну, хозяйка, мы все равно не поверим, что вы жуете одну лебеду. Что вы тут кушали, одна-одинешенька, за обедом?

— Да ровно ничего, хоть побожиться! Ломтик хлеба с маслицем.

— Да ну, хозяюшка, какой там хлеб с маслицем?.. Ошибаетесь. Кролика с маслицем — вот как надо сказать! Эх, до чего же вкусно пахнет ваше масло! Фу ты, черт! Это отменное масло, самое лучшее, высший сорт, с шерсткой; не знаю, с кем уж вы масло сбивали, только не с мужем!

Стражник корчился от смеха, поддакивая:

— Наверняка не с мужем.

Бригадир Сенатёр любил побалагурить, а потому и все его подчиненные стали шутниками. Он продолжал:

— Ну-ка, где оно, ваше масло?

— Масло-то?

— Ну да, масло.

— Да в горшке.

— А где же он, горшок-то?

— Какой горшок?

— С маслом, черт побери!

— Да вот он.

Она принесла старую миску, на донышке лежал слой прогорклого соленого масла.

Бригадир понюхал его и поморщился.

— Это не то. Мне нужно масло, которое пахнет тушеным кроликом. Ну-ка, Леньен, не зевай: поищи в буфете, голубчик, а я пошарю под кроватью.

Заперев дверь, он подошел к кровати и попытался ее отодвинуть; но кровать точно приросла к стене — ее, очевидно, больше полвека не сдвигали с места. Бригадир нагнулся, так что мундир на нем затрещал и отскочила пуговица.

— Леньен! — позвал он.

— Слушаю, бригадир!

— Поди-ка сюда, голубчик, загляни под кровать, я уж больно высок, мне туда не залезть. А я займусь буфетом.

Выпрямившись, он ждал, пока помощник исполнит его приказание.

Коротенький и толстый Леньен снял фуражку, лег на живот и, прижавшись головой к полу, долго всматривался в темное пространство под кроватью. Потом вдруг крикнул:

— Поймал! Поймал!

Бригадир Сенатёр наклонился над своим подчиненным:

— Кого поймал, кролика?

— Вора поймал!

— Вора? Давай, давай его сюда!

Засунув обе руки под кровать, жандарм уцепился за что-то и тянул изо всей мочи. Наконец высунулась нога в грубом башмаке, которую Леньен тащил правой рукой.

Бригадир ухватил ногу.

— Валяй, валяй! Тащи!

Леньен, стоя теперь на коленях, вытаскивал другую ногу. Однако задача была нелегкая, так как пленник сильно дрыгал ногами, брыкался и, выгибаясь дугой, упирался задом в перекладины кровати.

— Валяй, валяй, тащи! — кричал Сенатёр.

И оба продолжали тянуть изо всех сил, так что деревянные перекладины наконец подались, и стражники вытащили человека, который все еще пытался зацепиться за кровать головой.

Наконец показалось и лицо, злое и перепуганное лицо Полита; только руки его еще оставались под кроватью.

— Тащи! — продолжал вопить бригадир.

Тут послышался какой-то странный, дребезжащий звук, и вслед за плечами Полита появились руки, за руками пальцы, в пальцах ручка кастрюли, на конце ручки — сама кастрюля, а в ней — тушеный кролик.

— Ах ты черт, фу ты черт, ах ты черт! — в неистовом восторге кричал бригадир, покуда Леньен скручивал вора.

Наконец под тюфяком нашли главную улику, последнее грозное вещественное доказательство — кроличью шкурку.

Стражники с торжеством вернулись в деревню, ведя пленника и неся свои трофеи.

Случай этот наделал много шуму, и когда через неделю дядюшка Лекашёр зашел в мэрию побеседовать со школьным учителем, он узнал, что его больше часу дожидается пастух Северин.

Пастух сидел в уголке на стуле, держа свой посох между колен. Увидев мэра, он встал, снял шапку и поклонился:

— Здорово, дядя Каше!

Да так и остался стоять в смущении и нерешительности.

— Чего тебе? — спросил фермер.

— Вот дело какое, дядя Каше. Верно ли, будто у вас кролика украли на той неделе?

— Да, Северин, верно, украли.

— Вот оно что! Стало быть, это правда?

— Правда, дружище.

— А кто ж его украл, кролика-то?

— Полит Анкас, поденщик.

— Так, так. А верно ли болтают, будто его нашли у меня под кроватью?

— Кого это, кролика?

— И кролика и Полита, обоих вместе.

— Да, верно, Северин, верно, бедняга.

— Стало быть, так и было?

— Так и было. А кто же тебе про это рассказал?

— Да люди болтают. Теперь понятно. Да вот еще что: вы ведь мастак по части браков, раз вы сами их устраиваете, потому как вы мэр?

— То есть как по части браков?

— Ну да, насчет закона.

— Как так насчет закона?

— Какие права у мужа и опять же какие права у жены?

— Ну да...

— Так вот, скажите, дядя Каше, разве моя женка имеет право спать с Политом?

— Как так спать с Политом?

— Ну да, имеет она право — и по закону и раз она мне жена — спать с Политом?

— Нет, нет, такого права она не имеет.

— Значит, если я их накрою, имею я право задать им трепку, сперва ей, а там и ему?

— Ну да... конечно.

— Ладно, коли так, уж я вам все скажу. Раз ночью, еще на прошлой неделе, воротился я домой — уж я смекал, что дело нечисто, — и накрыл их вдвоем, да не врозь, а рядышком. Ну, я выгнал Полита вон со двора, да и все тут, потому как правов-то своих я еще не знал. А теперь я сам их не видел, а узнал от людей. Дело кончено, и нечего о нем толковать. Но уж дайте мне еще раз их сцапать... Черт возьми, только дайте поймать! Уж я отобью у них охоту баловаться, дядя Каше, не будь я Северин, помяните мое слово!..