Марина Цветаева

Мои Службы

ПРОЛОГ

Москва, 11-го ноября 1918 г.

- Марина Ивановна, хотите службу? Это мой квартирант влетел, Икс, коммунист, кротчайший и жарчайший.

- Есть, видите ли, две: в банке и в Наркомнаце... и, собственно говоря (прищелкивание пальцами)... я бы, со своей стороны, Вам рекомендовал...

- Но что там нужно делать? Я ведь ничего не умею.

- Ах, все так говорят!

- Все так говорят, я так делаю.

- Словом, как вы найдете нужным! Первая - на Никольской, вторая здесь, в здании первой Чрезвычайки.

- Я:-?!

- Он, уязвленный

- Не беспокойтесь! Никто вас расстреливать не заставит. Вы только будете переписывать.

Я: - Расстрелянных переписывать?

Он, раздраженно: - Ах, вы не хотите понять! Точно я вас в чрезвычайку приглашаю! Там такие, как вы, и не нужны...

Я: - Вредны.

Он: - Это дом Чрезвычайки, Чрезвычайка ушла. Вы наверное знаете, на углу Поварской и Кудринской, у Льва Толстого еще... щелк пальцами)... дом...

Я: - Дом Ростовых? Согласна. А учреждение как называется?

Он: - Наркомнац. Народный Комиссариат по делам национальностей.

Я: - Какие же национальности, когда Интернационал?

Он, почти хвастливо: - О, больше, чем в царские времена, уверяю вас!.. Так вот. Информационный отдел при Комиссариате. Если вы согласны, я сегодня же переговорю с заведующим. (Внезапно усомнившись) - Хотя, собственно говоря...

Я: - Постойте, а это не против белых что-нибудь? Вы понимаете...

Он: - Нет, нет, это чисто механическое. Только, должен предупредить, пайка нет.

Я: - Конечно, нет. Разве в приличных учреждениях?..

Он: - Но будут поездки, может быть, повысят ставки... А в банк вы решительно отказываетесь? Потому что в банке...

Я: - Но я не умею считать.

Он, задумчиво: - А Аля умеет?*

Я: - И Аля не умеет.

Он: - Да, тогда с банком безнадежно... Как вы называете этот дом?

Я: - Дом Ростовых.

Он: - Может быть, у вас есть "Война и мир"? Я бы с удовольствием... Хотя, собственно говоря...

Уже лечу, сломя голову, вниз по лестнице. Темный коридор, бывшая столовая, еще темный коридор, бывшая детская, шкаф со львами... Выхватываю первый том "Войны и мира", роняю по соседству второй том, заглядываю, забываю, забываюсь...

----

- Марина, а Икс ушел! Сейчас же после вашего ухода! Он сказал, что он на ночь читает три газеты и еще одну легкую газетку и что "Войну и мир" не успеет. И чтобы вы завтра позвонили ему в банк, в 9 часов. А еще, Марина (блаженное лицо), он подарил мне четыре куска сахара и кусок - вы только подумайте! - белого хлеба!

Выкладывает.

- А что-нибудь еще говорил, Алечка?

- Постойте... (наморщивает брови)... да, да, да! Са-бо-таж... и еще спрашивал про папу, нет ли писем. И такое лицо, Марина, сделал... гримасное! Точно нарочно хотел рассердиться... -------- 13-го ноября (хорош день для начала!). Поварская, дом 1р. Соллогуба, "Информационный отдел Комиссариата по делам Национальностей".

---------------

* Але 4 с половиной года (примеч. М. Цветаевой).

Латыши, евреи, грузины, эстонцы, "мусульмане", какие-то Мара-Мара", "Эн-Дунья", - и все это, мужчины и женщины в кацавейках, с нечеловеческими (национальными) носами и ртами. А я-то, всегда чувствовавшая себя недостойной этих очагов (усыпальниц!) Рода. (Говорю о домах с колонистами и о своей робости перед ними.)

--------

14-го ноября, второй день службы.

Странная служба! Приходишь, упираешься локтями в стол (кулаками в скулы) и ломаешь себе голову: чем бы таким заняться, чтобы время прошло? Когда я прошу у заведующего работы, я замечаю в нем злобу.

--------

Пишу в розовой зале, - розовой сплошь. Мраморные ниши окон, две огромных завешенных люстры. Редкие вещи (вроде мебели!) исчезли.

---------

15-го ноября, третий день службы.

Составляю архив газетных вырезок, то есть: излагаю своими словами Стеклова, Керженцева, отчеты о военнопленных, продвижение Красной Армии и т.д. Излагаю раз, излагаю два переписываю с "журнала газетных вырезок" на "карточки"), потом наклеиваю эти вырезки на огромные листы. Газеты тонкие, шрифт еле заметный, а еще надписи лиловым карандашом, а еще клей, - это совершенно бесполезно и рассыпется в прах еще раньше, чем сожгут.

Здесь есть столы: эстонский, латышский, финляндский, молдаванский, мусульманский, еврейский и несколько совсем нечленораздельных. Каждый стол с утра получает свою порцию вырезок, которую затем, в течение всего дня, и обрабатывает. Мне все эти вырезки, подклейки и наклейки представляются в виде бесконечных и исхищреннейших вариаций на одну и ту же, очень скудную тему. Точно у композитора хватило пороху ровно на одну музыкальную фразу, а исписать нужно было стоп тридцать нотной бумаги, - вот и варьирует: варьируем.

Забыла еще столы польский и бессарабский. Я, не без основания, "русский" (помощник не то секретаря, не то заведующего).

Каждый стол - чудовищен.

Слева от меня - две грязных унылых еврейки, вроде селедок, вне возраста. Дальше: красная, белокурая - тоже страшная, как человек, ставший колбасой, - латышка: "Я эфо знала, такой миленький. Он уцастфофал в загофоре и эфо теперь пригофорили к расстрелу. Чик-чик"... И возбужденно хихикает. В красной шали. Ярко-розовый жирный вырез шеи.

Еврейка говорит: "Псков взят!" У меня мучительная надежда: "Кем?!!"' Справа от меня - двое (Восточный стол). У одного нос и нет подбородка, у другого подбородок и нет носа. (Кто Абхазия и кто Азербайджан?) За мной семнадцатилетнее дитя - розовая, здоровая, курчавая (белый негр), легко-мыслящая и легко-любящая, живая Атснаис из "Боги жаждут" Франса, - та, что так тщательно оправляла юбки в роковой тележке, - " fiere de mourier comme une Reine de France."

Еще - тип институтской классной дамы ("завзятая театралка"), еще мирная дородная армянка (грудь прямо в подбородок, не понять: где что), еще ублюдок в студенческом, еще эстонский врач, сонный и пьяный от рождения... Еще (разновидность!) - унылая латышка, вся обсосанная. Еще...

----------

(Пишу на службе.)

Опечатка:

"Если бы иностранные правительства оставили в покое русский народ" и т. д. " Вестник Бедноты", 27-го ноября, No 32.

Я, на полях: "Не беспокойтесь! Постоят-постоят-и оставят!"