Царь Алексей Михайлович был одним из лучших людей древней Руси. Он не только исполнял посты и церковные обряды, но обладал и глубоким религиозным чувством. Характера он был замечательно мягкого и «гораздо тихаго». Обидев кого в коротком гневе, он долго потом не мог успокоиться и искал примирения. Ближайшими советниками царя были в первые годы — его дядька Б. И. Морозов, в 50-х годах — патриарх Никон, в конце царствования — боярин А. С. Матвеев.

Непосильные для народа налоги, несправедливость приказных людей, отголоски старой смуты вызвали ряд народных бунтов в разных городах (Москва, Сольвычегодск, Устюг, Новгород, Псков, бунт Разина, Брюховецкого и др.) и в разное время. Добровольное присоединение Малороссии к Московскому государству привело к двум войнам России с Польшей. Эти тяжелые удары России удалось вынести только благодаря сосредоточенности власти, единству, правильности и непрерывности в распоряжениях. Из внутренних распоряжений при Алексее Михайловиче замечательны: Соборное уложение 1649 года и как его дополнение — Новоторговый устав и Новоуказные статьи о разбойных и убийственных делах и поместьях. Основаны новые центральные учреждения, а именно: приказы Тайных дел, Хлебный, Рейтарский, Счетных дел, Малороссийский, Монастырский. Тяглые классы окончательно прикреплены к месту жительства. В церкви была предпринята, патриархом Никоном необходимая реформа — исправление богослужебных книг, что вызвало, однако, раскол, т. е. отпадение от русской церкви. Прославились русские первопроходцы в Сибири: A. Булыгин, О. Степанов, Е. Хабаров и другие. Появились новые города: Нерчинск, Иркутск, Селенгинск. Лучшие люди в Москве уже тогда сознавали нужду в науке и преобразованиях. Таковы особенно бояре: А. Л. Ордын-Нащокин, А. С. Матвеев, князь B. В. Голицын.

У царя Алексея, от первого брака его с Марией Милославской, было два сына — Феодор и Иоанн и несколько дочерей; от вторичной женитьбы па Наталье Нарышкиной родился в 1672 году сын Петр. По смерти Алексея Михайловича на престол был возведен Феодор Алексеевич (1676–1682).

Жарко и душно царевне. Места себе не находит Федосьюшка. Думала после обеда соснуть в своей опочивальне, да за кисейный полог комары забрались. Мама Дарья Силишна захрапела, едва голову на лавку положила. Не добудилась ее Федосьюшка. Встала сама, чтобы кого из девушек в сенях свистулечкой серебряной позвать, да раздумала. Свистулечку положила назад на дубовый стол, накрытый красным сукном.

«После обеда все равно никого не докличешься. Спят все. А сегодня и подавно».

Только утречком вернулась в Москву государева семья со всеми боярами, боярынями верховыми и со всей челядью дворцовой. Думали в Измайлове среди зеленых садов неделю целую для прохлады пожить, да Алексею Михайловичу случилась нужда на Москве побывать: послы из немецкой земли прибыли. Чужеземным людям надобно не сады показывать, а богатство и красоту кремлевских палат.

Думал Алексей Михайлович один в Москву съездить, да его молодая жена Наталья Кирилловна без себя царя не отпустила. А за царицей и весь дом поднялся. Повезли и деток ее малых: трехлетнего царевича Петра, двухлетнюю Натальюшку и годовалую Федорушку. Поехали и дети от первой покойной жены государя: царевич, наследник объявленный, четырнадцатилетний Федор и десятилетний царевич Иван. Поднялись и все шесть дочерей-царевен, начиная с Евдокеи, старшей, кончая двенадцатилетней Федосьюшкой. Потянулись за всеми и сестры царя, царевны: Ирина, Анна и Татьяна Михайловны.

Чуть что не полсотни колымаг, да больше сотни подвод из села Измайлова к Москве тронулось. Тучей встала от этого поезда пыль по дороге, давно не видавшей дождя. Царевны только потому насквозь не пропылились, что окошки в их колымагах простояли, по обычаю, весь путь не только запертыми, но еще камкой персидской позавешенными. Пропылились не так, чтобы очень, а чуть не задохлись от тесноты да духоты.

Царевна Софья все бунтовала, все пытала окошко открыть, да царевна Евдокея старый порядок отстояла:

— Негоже, сестрица! Упаси Бог, ненароком, кто чужой нас, фатой не накрытых, увидает — кругом народ.

Так и доехали, запертые да занавешенные.

Федосьюшка после езды этой никак отойти не может. Мутит ее. Голова кружится. Она и всегда слабая, а тут укачало ее, видно. За обедом ничего в рот не взяла. Думала отоспаться. Комары не дали.

Ходит-бродит по своим трем покойчикам царевна, золочеными высокими каблучками сафьяновых чеботков постукивает.

В опочивальне ей не сидится. Уж очень расхрапелась Дарья Силишна. В столовом покое мухи. С обеда остались, да мамушка еще ложку из-под варенья убрать позабыла. В Крестовой, крошечной моленной, уставленной образами, с узким оконцем — темно и мух нет. Думала Федосьюшка здесь приткнуться, да не усидела. Скучно уж очень. Назад пошла в опочивальню.

Под самыми окошками царевниных покоев сад комнатный. Настежь раскрыла слюдяную оконницу царевна. Пахнуло на нее запахом лилейным. На всех длинных грядках, что тянулись под окошками царевен, сразу все лилеи желтые и белые распустились и запахом своим заглушили все другие цветы и душистые травы.

Захотелось Федосьюшке на лилеи поближе поглядеть. Из окошка в сад совсем мало видно. Покои ее в самый уголышек втиснуты.

Семья у Алексея Михайловича уж очень велика. При матери родной Федосьюшка возле государыни Марии Ильиничны помещалась, а при мачехе Наталье Кирилловне ее в уголышек к сестрицам да тёткам втиснули. Едва выгадали покойчики.

Тесно у царевны. Хорошо, что сама она, словно былинка, тоненькая, да боярынь, боярышен и челяди разной у нее, против других сестриц, совсем мало, а карлиц, да дурок, да шутих, которыми кишмя кишат женские покои, и совсем никого.

Не любит их Федосьюшка.

— Шуму от них много, а не веселят они меня, — так говорит.

Пошла царевна, крадучись, мимо расхрапевшейся мамы, да чеботок не вовремя каблучком, как раз под ухом Дарьи Силишны, пристукнул — она сразу и вскочила.

— Заспалась никак? Ах ты, грех какой! Да куда же ты, государыня-царевна, собралась?

— Испить бы мне чего холодненького, мамушка, — попросила Федосьюшка.

— Ох и сама я попью. Вот уж попью! Внутри все присохлоо с жары да с пыли. Обожди малость. Мигом тебе мама кваску добудет.

— Мне бы водицы малиновой…

— Уж знаю, знаю, чего тебе надобно. Квас-то я сама люблю, — на ходу откликнулась Дарья Силишна и, оправляя съехавшую во время сна кику, развалисто заторопилась к дверям.

Долго дожидалась ее Федосьюшка.

— Да разве теперь на Сытном дворе чего добьешься? — оправдывалась вернувшаяся наконец мамушка. — Все сразу поднялись, все испить просят. Челядь у ледников да погребов с ног сбилась. Кому квасу, кому меду белого, кому ягодного, кому яблочного, кому можжевелового, кому черемухового, кому воды ягодной, кому пива холодненького. Так во все концы жбаны и растаскивают. А тут еще меня в сенях государынина постельница позадержала. Такое мне слово сказала, что я сразу даже ушам не поверила.

— Что же такое сказала она тебе, мамушка? — заинтересовалась Федосьюшка и поставила на стол пустой серебряный ковш из-под малиновой воды.

— А то сказала, что государыня наутро к Троице-Сергию собралась.

— Быть не может! — всполошилась Федосьюшка. — Только сегодня из Измайлова вернулись… Да и разговора о том, чтобы на богомолье идти, не было… Послов немецких глядеть хотели.