— В вашем вкусе история, дяденька Ираклий, как хотите, — закончил князь. — Признаюсь, однако ж, что конец истории смутил несколько и меня. Я впал даже в какое-то мрачно-идиллическое настроение, и была минута, когда я готов был поверить бредням хорошенькой цыганочки.

— Но не поверил! — сказал хмуро старик.

— Нет… зачем же…

— Напрасно.

Князь посмотрел на дядю Ираклия и заметил его бледность, но ничего не сказал. Вместе с бледностью нижняя часть лица старика слегка вздрагивала. По всему заметно было, что его что-то сильно волновало. Князь счел нужным помолчать, в свою очередь, сделал серьезную мину и, словно бы углубившись в размышления, стал меланхолически затягиваться трубкой.

Взял трубку и «дядя Ираклий». Он курил медленно и глядел в темный угол кабинета. Клубы дыма он выпускал дрожащими губами.

«Ну, — думал молодой князь, — старик впал в магию». Так обыкновенно молодой человек называл нервную задумчивость старика, которого называл дядей.

Молчание не прерывалось долго.

Расскажем, кстати, кто такой был «дядя Ираклий».

Ираклий Лаврентьевич, по фамилии Иванчеев, был по происхождению не русский: он был турок и попал в плен в первую турецкую войну, в 1769 году, при императрице Екатерине. Родился он где-то на берегах Тигра. В России он крестился, вступил в супружество с русской барыней, нажил небольшое состояние и поселился в Москве. От природы, как уроженец Аравии, пылкий и мечтательный, он был суеверен и мистик. В 1780 году Петербург посетил знаменитый европейский шарлатан Калиостро. Высшее петербургское общество было взволновано его появлением: своими сеансами он заинтересовал даже самого светлейшего князя Потемкина. Шарлатан добивался чести быть представленным великой императрице, но та не только не позволила пройдохе пробраться во дворец, но приказала выпроводить его из Петербурга. В самый разгар таинственных сеансов Калиостро Иванчееву пришлось быть в Петербурге. Он попал на сеанс, когда Калиостро вызвал из загробной жизни тени некоторых знаменитостей. Вызовы эти до того были обставлены хорошо, что на всякого, видевшего их, производили потрясающее впечатление. Суеверный Иванчеев ошалел и, поверив в могущество графа-шарлатана, добился с ним свидания. Во всю свою жизнь Иванчеев не сообщал никому, о чем у него шла речь с Калиостро, но только со дня этого свидания он забредил магией. В кабинете его начали появляться всякого рода физические и химические инструменты, черные ящики, какие-то благовония и книги вроде «Ключ к таинствам натуры» Эккартсгаузена, «Двенадцать ключей» Василия Валентина, «Бесплотные силы» Эммануила Сведенборга. Еще довольно молодой человек, Иванчеев уединился в своем кабинете и начал делать опыты. Несколько удачных опытов, несколько, хотя мелких, но удачных предсказаний окончательно и бесповоротно заставили Иванчеева сделаться подобием какого-то алхимика. В чаду химических опытов он как-то сразу постарел и осунулся. Лицо его, прежде красивое, с большими черными глазами, с типическими оттенками южного уроженца, приняло суровый и жесткий вид. Глаза как бы сузились и углубились в орбиты. Волосы поредели. Он стал носить зеленого цвета халат на меху, маленькую шапочку зеленого сафьяна и очки с зелеными стеклами. Про алхимика начали носиться в Москве таинственные слухи. Некоторые называли его Брюсом.

Мы застаем Иванчеева в пору его известности. Молодой князь, сидящий теперь перед ним, познакомился с Иванчеевым год тому назад. Старый алхимик, избегавший вообще коротких знакомств, полюбил молодого человека за его смелый, открытый характер, за его ум и даже добродушно прощал ему насмешки, иногда довольно резкие, над алхимией, за которую другого он не пустил бы на порог своего дома. Молодой человек нередко так же присутствовал при алхимических опытах Иванчеева, чего другим алхимик ни в коем случае не позволял. В этом отношении не было исключения даже для семьи. Молодой князь называл алхимика просто «дядя Ираклий». Дядя Ираклий прервал молчание первый.

— Ты говоришь — цыганка… где она?.. Ты мне ее покажи…

— Да она просто нищенка и сидит у вашей Апшеронской часовенки, — поторопился ответить князь.

— Ты ее видел в первый раз?

— В первый.

Иванчеев покачал головой.

— Главное: прехорошенькая собой, — сообщил князь.

— Это вздор, — сказал алхимик.

— А что же не вздор? — подзадоривал князь алхимика.

— То не вздор, дружок мой, что она тебе сказала правду, — проговорил несколько резким и дрожащим голосом алхимик.

— Ну, уж как хотите, а этому я, дяденька, не верю!

— Не веришь? Прекрасно! — начал каким-то поучительным тоном алхимик. — Не веришь потому, что мало знаешь историю. Есть множество примеров в истории, что разным лицам предсказывали час их кончины, и это всегда сбывалось. Я могу по этому поводу насчитать тебе несколько имен. Пустынник Геродиан предсказал византийскому императору Маврикию смерть со всеми его детьми. Любимец кастильского короля Иоанна II, Альваро, знал день и час своей кончины. Ему это предсказал астролог, и он умер в предсказанный день — 5 июля 1452 года. Шотландский король Иаков I, осаждая город Перт, знал, что он умрет в стенах этого города. Генрих II умер на турнире — ему это было предсказано. Предсказана была смерть и Генриху VI. Достаточно, думаю, и этих примеров, чтобы ты хоть несколько прикусил свой язычок.

— Да ведь это, дяденька, все вычитано вами, — возразил молодой князь. — Вычитано у каких-нибудь Сваммердамов, Альбертов Бемов и других господ, занимавшихся чертовщиной. Впрочем, что ж вы нашего Олега-то пропустили, дяденька?

Ираклий Лаврентьевич не обратил внимания на шутливое замечание князя.

— Наконец, я сам на себе испытал предсказание. Какая-то арабка предсказывала мне в детстве, что ежели я не утону, то умру не в своей вере. И точно: я раз, юношей, чуть ли не утонул в Евфрате, а что умру в православии — не подлежит сомнению.

— Уж если пошло на предсказания, то по этому поводу и я могу рассказать маленький случай, — сказал князь. — В Пятигорске я знал старика лет восьмидесяти. Он увидел черного таракана. Вот, говорит, смерть моя идет. В тот же день старик умер.

— И тебе это смешно! — произнес хмуро алхимик.

— Не смешно… да таракан-то при чем, дяденька! Таракан-то!

— Довольно, умерь свою прыть, дружок мой! — проговорил серьезно и настойчиво старый алхимик. — Слушай.

Старик поправил очки и вскинул из-под них взгляд на князя. Князь сделал серьезную мину и сидел, как школьник, желающий внимать своему наставнику.

— Слушай. Ты должен выслушать меня, — продолжал, все более и более принимая серьезный вид, алхимик. — Сегодня новолуние — день, в который, по нашим вычислениям, можно сообщать добытые астрологией тайны. Будущая судьба твоя давно занимала меня. Я составил твой гороскоп. В первой четверти будущего XIX столетия совершатся в Европе великие события, явится великое знамение, появится великий человек, родившийся в год моего плена русскими, то есть в 1769 году. Будет два года обильный урожай, прольется много крови, и среди этих необычных событий ты будешь из виднейших…

Старик умолк. Князь сделал еле заметную комическую гримасу. Тон алхимика готов был рассмешить его, и он удерживался только потому, что не желал оскорбить старика, которого он считал мономаном.

— Ну, а вы, дяденька, где будете во время этих необычных событий? — не утерпел, чтобы еще раз не пошутить, молодой князь.

— Я буду свидетелем этих событий, — сказал, не поднимая головы, алхимик.

— Вы, дяденька, раньше говорили про мою будущность что-то другое… Впрочем, это все равно… — Князь встал. — Сообщу вам, Ираклий Лаврентьевич, новость: я решил поступить в военную службу.

— В военную? — как бы очнулся алхимик и тоже встал.

— В военную. Начну служить: по русской пословице: пан или пропал. Вот, вероятно, Ираклий Лаврентьевич, гороскоп ваш и предсказывает, что я буду вторым, а то, может, и третьим, а то, может, и четвертым… Александром Македонским!