Эдуард Геворкян.

Путешествие к Северному пределу. 2032 год

ПРОЛОГ

Восходящие потоки разъели проплешину в плотной облачной ткани, и мутное белесое пятно Луны глянуло вниз, туда, где волны накатывали на изрезанную протоками землю. Две большие птицы, парящие в ночной выси, углядели огромную темную тушу, медленно плывущую вдоль берега. Сложив крылья, они спикировали на нее, но длинное тело оказалось не дохлым китом, а несъедобной громадой, от которой несло кислой вонючей гарью, а внутри, в гулком чреве, что-то гремело, стучало, изрыгало непонятные и страшные звуки.

Несколько взмахов могучих крыльев - и птицы уносятся прочь, все дальше и дальше от одинокой баржи, идущей глухой ночью невесть куда.

Рыбы, поднявшиеся из глубины, недолго сопровождали ржавый ковчег. Шум, звонкие удары металла о металл, протяжные скрипы распугали их, и юркими серебристыми тенями они ушли вниз, в надежный спасительный мрак.

Между тем судно, удерживаясь на грани двух стихий, не желая сливаться с тем, что внизу, и не умея стать тем, что вверху, держало свой путь к темным берегам.

Волны разбивались о баржу в пену и брызги с монотонным шипением "пршшш... пршшш...", а маленькому человеку, что лежал со связанными за спиной руками, прижавшись щекой к сырым лохмотьям краски, казалось, что кто-то снова издевательски окликает его: "Приемыш! Приемыш!"...

- Приемыш! Приемыш! - кричала Вера дурным голосом, но Сергей, не обращая внимания на ее вопли, хлестал тонким прутом по босым ногам.

К обидным словам он с малых лет привык. Четыре дочери у дяди Харитона, а шуму от них было как от десяти. Спуску они не давали никому. Старшие, Клавдия и Наталья, распугали всех женихов окрест, а младшие, близняшки, Вера и Алевтина, каверзами своими изводили соседей и старших сестер.

Хоть и были сестры - старшие и младшие - от разных матерей, но нраву одинаково буйного. Отец же, человек степенный, часто дивился тому, как от двух его тихих, кротких жен, почивших в бозе, появились ни на кого не похожие разбойные девки.

Родителей своих Сергей не знал. Дядя рассказывал, что в последний раз виделся с ними в Саратове, перед исходом в Москву, и с тех пор вестей от них не было. Племянника своего Харитон отыскал в приюте, да и то после того, как приют сгорел, а дети мыкались по временным пристанищам. Впрочем, о той поре дядя говорил глухо, а Сергей и подавно не хотел о ней вспоминать.

Двоюродные сестры сразу же принялись шпынять мальца, а когда он чуток подрос, кто-то из них возьми и брякни, что будто он вовсе им не родня, а так, подобрал Харитоггиз жалости невесть какого приблудыша. А потому, мол, знай свое место и слушайся их беспрекословно!

Сколько помнит себя Сергей, не давали они ему проходу.

Дядя по службе частенько отсутствовал, вот сестры и борзели вовсю. То ущипнут походя, то обманку подсунут: яйцо пустое, воском налитое, или крендель из крашеной глины. А как стукнуло парню двенадцать лет, стал он потихоньку отпор давать. Вот и сейчас, когда Вера ни с того ни с сего влепила ему в лобешник деревянной ложкой, не стерпел, скрутил ее и хворостинкой отстегал по голым ногам, да так, что на визг выскочили старшие, прут отобрали и чуть самому не всыпали.

Сергей вырвался из их рук, перескочил через плетень и сбежал вниз по косогору, и пробрался мимо огородов к частоколу.

Огляделся по сторонам - дозорных не было видно, наверно, дремлют у себя на насесте, что над воротами. А потом он нырнул в потаенный, одному ему известный ход и вскоре вылез из кустов, что нависали над оврагом. Здесь он часто прятался от всевидящих глаз ябедницы Алевтины. Овраг длинной прямой линией уходил к городу. Дно его заросло малинником, но кое-где на склонах торчали высокие разлохмаченные стебли ядовитой крапивы. Дурохвосты в эти края порой забредали, но в овраге ни разу не видели хищных котяр. Говорят, запах старого железа их отпугивает. А железа здесь хватало.

Харитон как-то пояснил, что раньше, когда Москва городская досюда тянулась, это и не овраг был вовсе, а дорога подземная. Тут она поверху шла, но ближе к реке она ныряет глубоко вниз. Так что же по ней не ходят-ездят, недоверчиво спросила Клавдия, на что Харитон только рукой махнул отъездились, мол. Потом он рассказал, как давным-давно, до моровой погибели, здесь ходили поезда, и тысячи людей катались на них. И он тоже катался, а когда лихо накатило, то он в этих поездах трупы вывозил на чумное огнище.

Наслушавшись историй, Сергей долго потом ковырялся в овраге и раскопал на дне куски металла, обломки бетонных плит и несколько совершенно целых керамических плиток с синим узором. Клавдия немедленно плитки отобрала и пристроила их у себя на кухне - горячую посуду ставить. Однажды Сергей, выбрав до последней ягодки ближайшие малинники, забрел по оврагу далеко, пока не уперся в насыпь.

Вскарабкался было на нее, но на середине зацепился за кривой ржавый штырь и чуть не полетел в щель, что зияла между насыпью и обломками бетона от старого рухнувшего моста. Из щели дуло сырым холодным ветром, лезть туда было боязно, да и надобности никакой не имелось.

Говорили, что под заброшенными домами, вернее, под тем, что от них осталось, таятся огромные-пещеры, да такие, что вся деревня по самые крыши уместится. И что, мол, там много чего сохранилось от прежних времен, только вот проку от того добра нет, кто найдет и вынесет наружу - тому хворь неминуемая и карачун выйдет. А еще, сказывали, в подземных покоях спят на холодных лежаках хрипуны. На вид они поначалу люди как люди, только ежели приглядеться - светятся будто гнилушки. Станут речи мудреные заводить, так не разговаривают, а хрипят! Повстречать такого страхолюда - погибель верная, с перепугу околеешь, а то еще хрипун метровым языком тебя обовьет и к себе под землю утянет, а там до смерти заговорит или же попросту удавит.

Сладко и страшно было слушать эти байки тягучими вечерами, а потом, накрывшись с головой овчиной, вздрагивать, засыпая, от внезапного скрипа ставен или еле слышного далекого мява дурохвоста, по весеннему гону забежавшего в жилые места...

Порой соседи, вернувшись с дальних огородов, рассказывали о непонятных людях, проходивших старыми тропами по своим непонятным делам. С такими не связывались и старались не попадаться им на глаза. Ну а если кто на лупил нарвется, это уже как повезет. Одни, бывало, и уходили, но вот Михаилу, с которым гуляла Клавдия, не повезло. Отстал от своих, пока отбивались, да и пропал. С тех пор Клавдия совсем озлобилась. Сергей помнил, как однажды ночью лупилы напали на поселение. Хорошо, дозорные вовремя заметили! Запалили костры, единственный справный бердан соседа Кузьмы не подвел, хлопнул картечью, а тут и мужики набежали, окружили зверье, что пролезло через ограду, и на колья всех подняли. Потом лекарь приходил, старичок такой сердитый, раненых и покусанных зашивал, а Сергею дал посмотреть в увеличительное стекло.

Сейчас времена тихие. Дружинники Правителя далеко окрест все прочесали, лихих людей повышибали, дурохвостов разогнали, а лупил уже год никто не видел и не слышал.

За огородами начинались вырубки. Лес здесь стоял хилый, не лес, смех один, на жердины разве что годный. В этих местах попадалось иногда доброе железо. Кузнец Василий был рад всякой железке, которую ржа не брала. Сам их в дело не пускал, а когда набиралась подвода, отвозил в Москву. Там умельцы в мастерских, что при Хоромах, из них ковали мечи, снасть воинскую разную. Обратно же кузнец нужное барахло привозил.

Детвору, которая ему железки таскала, одаривал сладостями, безделицами мелкими. Сергею же он выточил небольшой, но очень острый ножичек.

Но сегодня парню было не до поисков железа. Из-за глупой свары с сестрами он опаздывал на встречу со Степаном. Его друг жил в поселении недалеко от берега. Они сговорились встретиться в полдень у длинных домов и вдвоем начистить хрюсло наглому и подловатому Тимофею, который давно крутился вокруг голубятни Степана и сманил его лучшего турмана.