И никто из нас троих не отметил следов, которые вели бы к ущелью.

У посадочной полосы стоял Дмитрий Степанович.

— Сколько часов вы провели в воздухе? — обратился он к командиру самолета.

— Четыре, — ответил тот.

— Каждый час стоит пятьсот двадцать рублей, — бросил Дмитрий Степанович и быстро пошел от нас. Я догнал его.

— Что сказали ученые? Уже есть результат?

— Есть, — ответил он не останавливаясь, — однако не тот, которого все мы ждали.

— Но ведь можно было совсем по-другому испытать эту воду — на какой-то ране, царапине.

— Делали. Пустая затея.

«Уеду, — как заклинание твердил я, глядя в его удаляющуюся спину. — Уеду…»

Эти слова я повторял про себя и сидя в машине, которая увозила нас с аэродрома, и потом, когда уже шел по городу. Как бы отбивался ими от своих недавних радостных мыслей.

«Уеду… уеду…»

Но прежде мне надо было повидаться с одним человеком. Не поговорив с ним, я не мог ничего решить.

Я шел по городу, и встречные, как обычно, приветствовали меня. Кто-то жал руку, приглашал в гости, улыбался. Но сегодня я ни на одно из этих приветствий ответить не мог. Не было сил. Мускулы моего лица окаменели.

В таком состоянии скованности я сел в отходивший от управления горного комбината автобус и вышел из него у нижнего входа на рудник. Меня и здесь встретили улыбками. Начальник смены самолично дал мне коричневую пластмассовую каску, по боковому тоннелю проводил на рудничный двор. Я видел, что он горд возможностью оказать гостеприимство такому прославленному человеку.

На рудничном дворе, в этой искусственной пещере в недрах гор, такой громадной, что в ней свободно вмещался целый железнодорожный состав, шла работа. Электровозы медленно проводили вагоны под люками бункеров, и всего двое рабочих, стоя у рычагов, грузили руду. С грохотом, высекая от ударов глыб искры, заполнялись 50-тонные коробки думпкаров. 10 минут — состав!

Начальник смены принялся пояснять:

— Двое суток стояли… В ущелье проводили какие-то съемки. А склоны там — и близко не подходи. Лавины!.. Со стороны города охрану выставили: мало ли дурней! А ученые — народ бесстрашный. У самого подножия, по боковине, протянули провода, поставили приборы, сейсмозаряды взрывали. Уж и не знаю, что они там могли искать. Ущелье-то геологами исхожено тысячу раз… Теперь нам наверстывай, гони план…

Он проводил меня до клетьевого подъема, и я взлетел в его кабине на 400 метров. Здесь начиналась штольня. Я нажал кнопку сигнала. Металлическая дверь отворилась. За порогом продолжался все тот же широкий полукруглый гранитный свод, ярко освещенный лампами дневного света. Вдоль стен распластались ряды цветов: алые розы, нарциссы, тюльпаны, гиацинты, гвоздики… Их были тысячи. Многоярусной лентой они уходили куда-то вглубь, скрываясь за поворотом этого подземного коридора.

Девушка в белом халате что-то делала у одной из цветочных гряд. Я подошел. Она обернулась. Из-под голубой косынки сверкнули глаза.

— Ты! Я так рада! Вчера заходила, соседи говорят: «Улетел». А ты уже здесь.

— Был облет заповедника, — ответил я. — Сам-то он занял четыре часа, но долго пришлось ждать погоды. В горах валит снег.

Она прижалась щекой к рукаву моей куртки.

— А у нас круглый год лето. И только подумай: над нами с тобой сейчас сотни метров камня, льда…

Я так и не смог сказать, что уеду. Глядел на ряды цветов, на гранитные своды, на ртутные сияющие лампы, на трубы, которые подводят растениям тепло, воздух, воду, и повторял:

— Да-да, у тебя тут прекрасно…

Потом она подвела меня к стеклянной стене. За нею тоннель расширялся и делался выше. В прошлом была здесь машинная камера. Теперь стояли деревья с глянцевыми листьями и крупными кремовыми цветами. И пчелы — да, пчелы! — вились над ними. Я смотрел на это, но перед моими глазами все же была совсем другая картина. Та, что предстала с самолета: снежный простор горной тундры и на нем ни единого звериного следа, который бы вел к ущелью.

— Ты знаешь? — как будто издалека слышал я ее голос. — Когда рудник закроется, нам отдадут все штольни. Это сотни километров горных выработок — узких, широких и даже таких, что просторнее самых огромных дворцовых залов! Приспособить их для наших целей обходится в десять раз дешевле, чем строить теплицы на поверхности. И только представь себе: вверху тундра, полярная ночь, твой заповедник, лыжники, а здесь растения всех стран света. Самый большой в мире подземный ботанический сад. Мы потом и голубое небо устроим над головой, и придумаем так, что солнце будет всходить…

Ее зовут, что-то срочное надо сделать там, за стеклянной стеной.

— Не уходи, я скоро освобожусь, — просит она.

Но как же мне здесь оставаться?..

Я опустился в клети на рудничный двор и, улучив момент, когда дежурный отвлекся, свернул в главный железнодорожный тоннель и пошел по шпалам. Что же все-таки делать? Этого я пока так и не знал.

Грохот падающей в думпкары руды становился все отдаленней.

Что же все-таки делать?

Луч света ударил мне в спину. Оглушительно взревел тифон. Я обернулся. На меня надвигался электровоз. Он был уже совсем рядом. Я метнулся к стенке тоннеля, попытался плотнее приникнуть к ней, но там были навешены толстые, оплетенные стальной лентой змеи электрических кабелей. Они отталкивали меня. Тифон продолжал реветь.

Я знал, что в тоннеле через определенные промежутки специально для тех, кто случайно окажется на пути поезда, вырублены ниши. Но где ближайшая из них? Слишком поздно я спохватился. Нагруженный рудою состав быстро не остановишь.

Я рванулся вдоль тоннельной стенки. Затрещал, зацепившись за что-то, капрон куртки. Я рванулся еще раз, как только мог. Куртка распахнулась, и я всей грудью налетел на крючья, поддерживающие кабель. Пропоров свитер, эти крючья когтями впились в мое тело. Боль обрушилась, словно удар, лишила дыхания. Мелькнула мысль: «Но где? В какой стороне выход из тоннеля? Добегу ли я до этого места?»

Необыкновенный, яркий, как озарение, душевный порыв внезапно придал мне силы, оторвал от стены. Безотчетно повинуясь ему, я выскользнул, показалось мне, уже почти из-под самых колес электровоза и прямо по рельсам бросился вперед и лишь потом увидел перед собой далекий, ослепительно сверкающий светом солнечного дня глазок тоннельного устья.

Не знаю, что думали машинист и его помощник. Да и едва ли они успели различить, человек ли, зверь ли промелькнул перед локомотивом.

Выбежав из тоннеля, я устремился дальше и дальше, бесстрашно проламываясь сквозь стенки еловых зарослей, взлетая на гряды камней, грудью, лицом ударяясь о них и вновь поднимаясь для следующего броска.

Наконец я свалился на мокрые плиты. В нескольких шагах от меня темнела ниша. Водяная завеса упруго колыхалась над входом в нее. Я был у цели. Еще минута, и, казалось, мое сердце перестало бы биться. И теперь оставалось совсем немного: дотянуться до этих ласковых струй.

Навстречу мне из глубины ниши метнулся лебедь. Тот самый, с мазутным пятном. Он вынырнул из-под козырька ниши и взмыл в воздух. Это происходило беззвучно, и все же я слышал, я чувствовал, знал, что именно от белой огромной птицы сейчас исходит торжественный клич, пронизывающий меня всего.

«Не улетай! Надо, чтобы тебя здесь завтра увидели!» — подумал я. Наивная просьба!

Я прополз эти оставшиеся несколько шагов и лицом вверх, безотрывно глядя в ту сторону, куда скрылся лебедь, лег на пороге ниши.

Но теперь и во мне, в моем сердце бушевала, рвалась из моей груди беспредельная радость. Это сюда меня влек тот немой властный зов, который овладел мною в тоннеле. Я тогда был в растерянности. Потерял представление, в какую сторону бежать, что вообще делать. Этот зов спас меня.

От гула проходящих за каменной грядой составов дрожала плита, на которой я лежал. Ревели тифоны. Два электропоезда по параллельным путям шли навстречу друг другу.