Зубцов усмехнулся уголком губ:

— Фантастика?

— Уже нет.

— Понимаю. — Он снисходительно кивнул. — Хочешь сказать, что могла бы меня проверить на такой машине, да тоже нельзя. Вдруг получится, что я по призванию лапоть. И как тогда быть с этим твоим взаимным уважением? Думаешь, не усек?

Не отвечая, Дарима Тон взяла Зубцова за запястье. Почти тотчас экран осветился. На нем были слова: «Биологически ярчайше выраженная способность к мысленному оперированию понятийными и предметными образами без какого-либо отрыва от физической природы как объектов, так и явлений. Аналоги: Тэн Кемп, Юлиан Василевский, Вери Нгор».

Некоторое время Дарима Тон тоже вчитывалась в эти слова и — вдруг рванулась к экрану, вглядываясь в него так, будто не могла поверить своим глазам.

— Ты!

Она обернулась. Ее лицо восхищенно сияло. От этого она еще более похорошела, расцвела.

— Ты!

Зубцов ничего не понял из того, что прочитал на экране, и отшатнулся, ошеломленный этим ее стремительным поворотом и тем, как она теперь смотрела на него, каким голосом говорила.

— Ты знаешь, кто это? — спросила Дарима Тон.

— Кто?

— Кемп, Вери Нгор.

— Откуда же!

— Величайшие изобретатели! В нашей эпохе с их именами связано все самое удивительное: космические города, новейшие технологии. И они твой аналог! Но почему же ты сейчас здесь, в этом месте, а не в научном центре страны?

Зубцов обиделся:

— В каком таком месте? Бочку-то на меня чего катишь? Считаешь, не ценят? Да если хоть на какой скважине ЧП, ко мне среди ночи: «Федор Иванович! За вами машина…»

Дарима Ток не сводила с него все того же восхищенного, но теперь уже и требовательного взора. Он продолжал:

— Хочешь? Какой угодно агрегат перемонтирую! И пусть он будет не проще, чем эта твоя экспериментальная камера. Я по аварийке раму для газовой турбины устанавливал — махинища! — а ночь, вьюга была. Потом проверяли: микронная точность. Так и на заводском стенде не получается. А что у меня в руках было? Ключ да кувалда.

Она мучительно свела к переносице брови.

— Ключ да кувалда! Но ты понимаешь, что́ это такому человеку, как ты? Свайная баба для пианиста! Твоим рукам работать с прецизионными сервосистемами! Всякую твою техническую мысль должны подхватывать миллионы специалистов! А ты… Ты! И еще не знаешь об этом! Но ты же должен! Ты не имеешь права это в себе потерять.

Все ее отношение к нему стало другим. Сомнений не было. Теперь она смотрела на него не только с восхищением, что случалось и прежде, но и как на человека, суждения которого преисполнены самого высокого смысла.

— Скажи, — попросил он и подивился тому, насколько вдруг тон его собственного голоса тоже переменился, — что я мог бы сейчас для тебя сделать? За то время, которое ты еще будешь здесь?

— Ты все уже делаешь, — покорно ответила она. — Ты понял главное: тому, кто идет по времени, очень нужен душевный покой.

— Покой! — со злостью вырвалось у Зубцова. — Покой! Но это так мало!..

В 2 часа 30 минут следующего дня она улетела. Все было проще простого. Они стояли у вагончика.

— Надо же, — сказал Зубцов, — взять и вот так, налегке, появиться.

— Почему налегке… — Дарима Тон рассмеялась. — Знаешь, как много вмещается в одной голове! — Привстав на цыпочки, она провела по его кудрям ладонью. — Ты хороший человек. Спасибо.

Зубцов улыбался. На самом деле ему было тяжело настолько и такая безысходность владела им, что он едва удерживался, чтобы не закричать от сознания собственной беспомощности.

Воздух начал вздрагивать, как будто друг о друга ударялись листы железа. Сперва едва слышно, потом сильнее, громче, чеканней. День на какие-то мгновения потемнел. На том месте, что и вчера, появился сноп бьющих в небо радужных струй. Дарима Тон приблизилась к этим струям, шагнула в них. Обернулась к Зубцову.

— До свидания, Федор! — услышал он ее звонкий и уже удаляющийся голос.

Все исчезло.

Зубцов посмотрел на лес, на белые облака, неподвижными и плотными клубами висящие в голубом небе, на солнце, на зеленый вагончик. Все это выглядело нестерпимо резким, словно очерченным тонкими ослепительно яркими линиями.

Он подошел к скважине. Манометры показывали свои законные 45 атмосфер.

Зубцов поднялся в вагончик, включил транзистор. Кроме разрядов, в эфире ничего не было.

Почему все же она так и не стала что-либо передавать с ним ученым? Потому ли только, что ее появление в нашем времени не было предусмотрено? Или другое посчитала, будто это лишено смысла. Но тогда опять — почему?

Он сидел, облокотившись о столик, вслушивался в треск разрядов и думал: «Дарил покой!.. А если бы вместо меня был бригадир? Или тот же Тимофей Кращенко в своем комбинезоне с иголочки? Сумел бы сделать кто-нибудь из них для этой гостьи из будущего больше, чем я? И что еще сделать, если она появится снова?.. Или никогда не появится. Атомным взрывом полыхнула где-то в далеком прошлом. Я все равно буду ждать ее. Хоть неделю. Хоть годы. И еще одно. Как же быть теперь с этим новым знанием о себе: величайший изобретатель… Такой, как творцы космических городов!..»

Он поднял глаза на новогодний плакат. Экрана на месте его уже не было. Или был? Да-да! Искрилась прозрачная пленка. Значит, Дарима Тон возвратилась?

По экрану перемещались, уходя под обрез его верхнего края, слова.

«Но что это? — с испугом подумал Зубцов. — Рассказ, написанный по способу две тысячи девятьсот девяносто восьмого года, одним из действующих лиц которого буду я? И каким же предстану я в этом рассказе? Ведущим конструктором? Героическим парнем? А если трепачом? Пьянью?..»

Он стал торопливо читать.

«Трибуны стадиона были полны. Они цвели алыми стягами. От упругих звуков оркестра вздрагивал воздух. И все тысячи восторженных взоров скрещивались в одной-единственной точке там, где на зеленом просторе спортивного поля стояла девушка в белых брюках и белом жакете, отороченном горящим, как золото, кантом.

Он знал, кто это. Знал, в какой путь она отбывает. И он видел ее одновременно как бы с двух расстояний: очень издали, в глубине чаши стадиона, но вместе с тем так, будто стоял совсем рядом с нею, и потому различал малейшие движения губ, бровей, улавливал направление взгляда, грустного и счастливого и обращенного только к нему.

И он сказал:

— Я теперь знаю свои силы, Дарима. Я приду. Прорвусь в ту эпоху, в которой окажешься ты.

— В каждом таится гений… Я верю, — без слов, как-то иначе, прямо от сердца к сердцу, отозвалась она…»

Зубцов открыл глаза. Он сидел в вагончике у стола. Солнце светило в окошко. Счастливо смеялся мальчишка-лыжник на новогоднем плакате. Радиоприемник больше не сыпал разрядами. Из него вырывались слова песни:

Значит, не было ни того, что она возвратилась, ни того, что на стенке вагончика светились слова: «…знаю свои силы… приду…». Приснилось, Но сам-то прилет Даримы Тон было! И то, что «биологически» он великий изобретатель, ему ею сообщено! И значит, одно свидетельство того, что гостья из будущего действительно в нашем времени побывала, есть! Его задача — успеть доказать всем людям, что он как изобретатель, ученый еще в их XX веке стоял в одном ряду с теми, имена которых Дарима Тон называла. Опережал свое время на 1000 лет.

Но какая же это задача!..

Зубцов вышел из вагончика. Следовало что-то немедленно сделать со всей своей жизнью.

«Завтра она прилетит, — подумал он уже не только с надеждой, но и поднявшейся в нем особой решимостью. — Какие слова я скажу ей? Что всегда слышать ее, смотреть ее глазами на мир — счастье? Что я не могу жить без нее?.. Но разве этих одних слов будет достаточно?..»