- Туда, где владелец сумки с инструментами. Я его отец.

- Мы купили сумку у ханыги на автозаправке.

- Три дня назад эту машину ремонтировал мой сын, - сказал Брустин. Вечером, возвращаясь, он сел в нее на автобусной остановке. Мы едем туда, куда вы его завезли. Либо тут же обоих пристрелю.

Они не знали, как поведет себя этот старик. Откажись они ехать, может и стрельбу открыть. А может и обойдется, поехать _т_у_д_а_, а по дороге... Все же лучше ехать, торговаться тут с ним опасно...

- А если мы?.. - сказал высокий.

- Ничего вы! Пристрелю! И уйду. Найдут нескоро. Вы в этом городе чужие... Поехали!

Высокий вытащил скрепку, завел машину, вырулил из-под навеса...

Был конец ноября. Сухо, бесснежно. К ночи подморозило. От малейшего ветерка по задубевшей земле скреблись жестяно-ржавые листья. В звездном небе, словно расплавленная, висела луна, ее белый ночной свет умиротворенно лежал на черных пустых полях, на деревьях дальнего урочища. На шоссе, застланном лунным светом, им попалось всего три-четыре встречных машины и две, вырвавшиеся вперед с обгона.

- Не забыли куда едем? - спросил Брустин, понимая, с какой сумасшедшей скоростью работает их мозг, отыскивая возможность вывернуться из этой ситуации, избавиться от него, убить и тут же исчезнуть. Но он сидел сзади, напоминая о себе либо покашливанием, либо несильным тычком пистолета в затылок то одному, то другому...

"Семерка" свернула на колдобистый проселок.

- Можно закурить? - спросил рябой.

- Нет! Не шевелиться! Руки - на коленях! - отрезал Брустин. Чем дальше они ехали, тем сильнее был страх Брустина. Но боялся он не их, а той жуткой встречи, которая, возможно, предстояла. "Только бы они не выкинули какой-нибудь номер", - думал он. Но вроде все предусмотрел: перед тем, как выехали, велел им заблокировать, утопив фиксаторы, обе передние дверцы, правую заднюю заблокировал сам, а левую, у которой сидел, оставил не на запоре... Он понимал, что они уразумели: в другое место везти его бессмысленно, бесконечная езда насторожит его, может вывести из себя...

"Семерка" свернула на просеку, остановилась на поляне, окруженной жесткими зарослями шиповника, за которыми темнел сомкнутый лес.

- Сидеть, не двигаться, - приказал Брустин.

Они понимали, что здесь ему пристрелить их еще проще, значит надо выполнить все, что он скажет и... ловить момент.

Брустин вылез из машины, и сразу почувствовал полуночный холод. Он подошел к дверце, за которой сидел рябой, жестом показал: отпирай, выходи. Тот открыл дверцу, высунул ногу, Брустин тут же швырнул со всей силой дверцу обратно. Рябой взвыл от боли: удар пришелся в надкостницу голени, он вывалился на жухлую, прихваченную изморозью, траву.

- Когда в таких ситуациях вылезаешь из машины, высовывай сразу обе ноги, вторую ставь поближе к петлям. Впрочем, тебе эта наука больше не понадобится, - сказал Брустин. - Иди к нему, кивнул в сторону водителя. Стойте рядом, ключ оставьте в замке. Без моей команды даже волос на ваших головах не смеет шевельнуться, - он все говорил и делал с каким-то странным спокойствием и вниманием, как бы отстранившись от цели своего пребывания здесь. - Где это?

- Там, - высокий блондин, на лице которого сейчас в лунном свете Брустин разглядел шрам через обе губы, повел рукой в сторону кустов...

Утром, как и уговорился, Зуйков был на даче у Фиты. Жена Фиты отнеслась к этому визиту, как к неизбежности, не выказав ни радости, ни раздражения. И все же Зуйков сказал извинительно:

- Я ненадолго.

Она молча кивнула.

- Среди ваших близких знакомых нет ли людей по фамилии Якимов и Жигалов? - спросил Зуйков.

Она наморщила лоб, вспоминая, и Зуйков понял: коль вспоминает, значит это не близкие люди. Наконец сказала:

- Нет, не слышала таких.

- А кто это Евсей Николаевич, подаривший Анатолию Ивановичу часы к 50-летию?

- Не знаю. Толя говорил, кажется, какой-то сослуживец.

- Евдокия Федосьевна, в этом списке номера телефонов, посмотрите, пожалуйста, нет ли здесь знакомых вам, и кому они принадлежат, - он протянул ей листок, на который выписал телефоны из морфлотовского блокнота Фиты.

Листок она изучала долго, наконец указала номер в Екатеринбурге, пояснив, что это телефон племянника Фиты; затем опознала телефон в Петербурге, сказала:

- Это одноклассник мужа, полковник милиции. Остальные мне не знакомы...

Больше здесь делать было нечего. Поблагодарив и извинившись, Зуйков уехал в прокуратуру. Следователем, который вел дело, оказалась женщина. Зуйков назвался.

- Прокурор меня предупредил, что вы приедете, - она достала из сейфа папку. - Садитесь, тот стол свободен, коллега в командировке.

Зуйков стал читать странички дела. Ничего нового он не нашел, те же экспертизы, одна из них подтверждала наличие ожога кожи у виска, другая восковая - следы пороховых газов между большим и указательным пальцами правой руки. Почти в самом конце был подшит лист бумаги, на котором он увидел некий рисунок: в центре круг, от него вверх, вниз, в стороны шли линии, заканчивались они квадратами, в каждый вписаны слова: "Жигалов. Здесь", "Екатеринбург. Федор", "С.-Питер. Иван", "Владивосток, Сергей". Скрепленный с этим был и второй лист, на нем такой же чертеж, только в квадраты вписаны другие крупные города России и другие имена или фамилии. Но эти квадраты были накрест перечеркнуты красным фломастером, им же подведена черта, под которой рукой Фиты написано: "За все - 50 тыс".

- Вас можно на минуточку, - позвал Зуйков следователя.

Она встала, подошла.

- Где вы нашли эти странички? - спросил он.

- Во время обыска. Они лежали в странном месте - между страниц однотомника Гете.

- Почему вы это посчитали странным? - спросил Зуйков, зная, что ее и его мысли совпадут.

- Я не думаю, что Фита был большой любитель или знаток немецкой поэзии, и что он часто обращался к Гете, используя в виде закладки эти две странички.

- А вам не кажется, что именно потому, что Гете берут в руки не все и не каждый день, однотомник служил неким тайничком? - спросил Зуйков, проверяя свое предположение.

- Я думала об этом. Но расшифровать нарисованные ребусы не смогла. А вам что-нибудь приходит в голову?

- Пока нет, - слукавил Зуйков, ибо то, что знал он и чего не знала она расшевелили в нем некое подозрение...

Поблагодарив, извинившись, Зуйков ушел.

Под вечер того же дня он позвонил на городскую квартиру, где жил с семьей сын Фиты.

- Слушаю, Фита, - отозвался четкий мужской голос.

- Здравствуйте, Михаил Анатольевич. Это полковник Зуйков.

- Здравия желаю. Мама говорила о вас. Чем обязан?

- Хотел бы повидаться с вами.

- Сегодня я буду все время дома. Можете приехать...

Четырехкомнатная квартира была из тех, что называют "барская", "престижная", "элитная". Обставлена импортной мебелью, ковров не было, полы укрыты по всему периметру ворсистым покрытием. На удобных стойках аппаратура, все - "Панасоник": видеомагнитофон, телевизор, музыкальный центр, радиотелефон. Все это Зуйков отметил быстрым взглядом, когда вошли в самую большую комнату.

- Садитесь, товарищ полковник, - предложил Фита-младший. Он был высок, ладен, с хорошей офицерской выправкой, одет по-домашнему - джинсы и голубая футболка. - Что вы думаете обо всем? - спросил, когда Зуйков сел в кресло.

- Да вот думаем, что же подтолкнуло вашего отца совершить такое.

- Вы полагаете это он сам?

- В прокуратуре убеждены. Материалы следствия позволяют говорить так, - уклончиво сказал Зуйков. - А вы что думаете?

- Если держаться официальной версии, не могу понять, почему отец это сделал. Вроде все у него было хорошо. В последнюю поездку во Францию я провожал его в Шереметьево. Он был весело-возбужден, сказал: "Если командировка будет удачной - с меня подарок".

- Ну и как? Привез?

- Да, этот музыкальный центр.