- Не может быть! - воскликнул он.

- Иногда и мы выполняем свои обещания, - засмеялся я, - хотя худая слава о нашей несолидности и необязательности зачастую справедлива.

- Когда я могу забрать ее?

Я назвал ему время, когда в офисе уже никого не будет, кроме меня.

- Я хочу компенсировать людям, занимавшимся глиной, их расходы. В какой форме это возможно сделать? - спросил он.

Конечно, я мог бы великодушно отвергнуть это предложение, тем более, что доставка глины не стоила никому, кроме государства, ни копейки. Однако подобный отказ мог насторожить Кнорре: с чего бы его так благодетельствовали. Естественней, когда подобные услуги, связанные в его представлении с издержками, в какой-то форме оплачиваются. Поэтому я ответил:

- Это вы решите сами...

На следующий день он прислал фургончик "тойота"; шофер и рабочий в каскетке с надписью "Орион" забрали ящик с глиной, а мне в кабинет внесли четыре картонные коробки.

- Патрон сказал, что это вам, - сообщил шофер.

В коробках находились красивые кофейные и чайные сервизы на шесть персон. В былые времена я, разумеется, все это по приезде в отпуск в Москву презентовал бы своим начальникам, ох, как они любят такие знаки "внимания", бурчат при этом: "Ну что ты, Павел! Зачем было так тратиться... Ну, спасибо тебе". Нынче же в надежде на то, что через год я с ними расстанусь на веки вечные, я твердо решил: никаких взяток засранцам в лампасах и без от меня больше не будет. Хватит!.. Найду более полезное применение этим сервизам. Хотя бы тому же Лебяхину, на которого я имел виды, если все получится так, как я рассчитал...

С этой поры мои отношения с Иваном Кнорре пошли по нарастающей. Еще через три недели он отправился в Россию, чтобы заключить контракт с Белояровским карьером, видно глина очень подошла ему. Я связался с Москвой, чтобы мои хозяева обеспечили эту поездку: избавили Кнорре от волокиты, от чиновников-взяточников, которые будут отфутболивать один к другому бумаги, вымогая мзду. Я был уверен, что негласное вмешательство-покровительство моего ведомства уберет все препятствия с дороги Кнорре к заветной глине. Проворачивать эти фокусы мы умеем...

Вернулся Кнорре в прекрасном расположении духа, поездка прошла успешно: выгодный контракт был заключен, первые поставки намечались через месяц. Я про себя ухмыльнулся: тут уж _м_о_и_ проследят, чтоб все шло без сучка и задоринки...

Мы стали видеться чаще, я чувствовал, что он признателен мне, даже как-то деликатно подчеркивал это. Прогуливаясь по вечернему Парижу, мы заглядывали то в одно, то в другое бистро выпить по кружке пива или по стаканчику божеле, иногда обедали вместе. Как-то по дороге зашли в небольшой ресторан "Пуларка" на 8, рю Жан Жака Руссо.

- Выбирай, - сказал он, протягивая меню, на котором было написано: "Цыпленок" желает вам хорошего аппетита и говорит: "Здравствуйте!"

- Коль уж "Цыпленок" так печется о нашем аппетите, давай и возьмем пуларку, - засмеялся я.

- Что будем пить? - спросил он.

- Ничего. Обойдемся этим, - кивнул я на дежурно стоявшую на столе литровую бутылку розового легкого столового вина.

Ели мы не спеша, беседовали.

- Я ведь одинок, знаешь, - вдруг сказал он. - Семьи нет. Так сложилось. С сестрой вижусь очень редко, у нее своя семья, свои проблемы. Да и не принято здесь, как у вас, часто общаться без дела. Иногда, когда уезжаю отдохнуть куда-нибудь к морю на неделю, дней на десять, беру с собой Натали. Ты ее видел, хорошая девочка, - он обращался ко мне на "ты". - Как ни странно, близких друзей у меня тоже нет, хотя я и не бирюк. Для дружбы, видимо, нужно что-то такое, чем я, наверное, не обладаю.

- А с женщинами?

- Есть подруга, Леони, мы живем уже год, моложе меня на восемнадцать лет, знает, что я не женюсь на ней. Но ее устраивает такой вариант, работает художественным редактором в журнале мод. Умна, образованна, любит музыку. Кстати, сказала, что в конце месяца повезет меня в Шартр. Там в Нотр-Дам для каких-то важных гостей будет небольшой органный концерт. Если хочешь, возьмем тебя.

- Я не знаток органной музыки, - сказал я...

В Шартр я, конечно, поехал. Машину Кнорре вела его подружка Леони тощая, плоскогрудая и некрасивая брюнетка с гладко расчесанными до плеч волосами. Но под высоким бледным лбом светились умом и живостью неожиданные для брюнеток светло-синие глаза, они-то и делали Леони красивой. По дороге она сказала, что обычно в соборе не концертируют, лишь в редких-редких случаях, по просьбе каких-нибудь заезжих иностранных знаменитостей. Доехали мы за сорок минут.

Гигантский Нотр-Дам де Шартр возвышался над городом. Уже стемнело. Входя под необъятные своды собора, я с каким-то сладким ужасом подумал, что впервые нога человека ступала сюда восемьсот лет назад. В соборе было полутемно, прохладно, от многовековых плит и стен тянуло, как мне показалось, сыростью, сырыми показались и скамьи, установленные только при Лютере и кальвинистах, до этого прихожане стояли и ползли на коленях. Слушателей, кроме нас троих, оказалось человек пятнадцать-двадцать. Концерт начался неожиданно, откуда-то с немыслимой высоты, где сидел органист, как с небес опустилась неземная могучая музыка, заполнившая каждый уголок, каждую щель собора. Длился концерт около часа. Обратно мы ехали молча, каждый думал о своем: не знаю, о чем Кнорре и Леони, а я о том, что уже начало лета, скоро период отпусков, Кнорре и Леони, как и большинство парижан, уедут из города; это для меня плохо, я ощущал, что мое главное дело незаметно начало двигаться не вперед, а по замкнутой колее круга...

Я невинно спросил:

- Когда вы и куда едете отдыхать в этом году?

- Я, видимо, поеду одна, в Грецию. Ив не может, у него какие-то дела на весь сезон.

- Что так? - повернул я голову к Кнорре.

- Мне придется торчать все лето в Париже, - не объясняя, ответил он.

Меня это, понятно, обрадовало...

Леони уехала в середине июня. Мы с Кнорре по-прежнему часто виделись, иногда вместе посещали в субботу или в воскресенье утренние литургии в церкви...

Потом незаметно пришел август, надо было что-то предпринять, чтоб моя дружба с Кнорре и Леони не кончилась прогулками, сидениями в ресторанчиках и слушанием органной музыки. Я знал от своих в Москве, что три трейллера с глиной Кнорре получил, ждал последний - четвертый. И я решил прибытие его притормозить, чтобы, возможно, этим вызвать его на разговор о фирме "Орион" и, если удастся, сделать осторожный шажок к засекреченной лаборатории. Я знал, что фирма где-то в районе вокзала Сен-Лазар. И однажды вечером я позвонил Кнорре, сказал, что нахожусь по делам недалеко от него, не встретиться ли, чтоб выпить по кружке пива. Он согласился, назвал небольшое кафе.

В Париже было еще знойно, город опустел, лишь стайками бродили туристы-японцы, обвешанные фотоаппаратами и маленькими видеокамерами. К вечеру от зданий, от мостовых исходил тугой теплый воздух. Свет фонарей падал на плиты тротуаров сквозь шевелившиеся листья деревьев, и казалось, что покачиваются сами плиты, отчего немножко кружилась голова. Недалеко от площади Клиши над дверью старого узкого дома висела кустарная надпись "Секс-шоп". Две молоденькие проститутки в коротких кожаных юбчонках торчали у двери, боязливо озираясь по сторонам - в этом районе их промысел был запрещен. Рядом в небольшом скверике, жадно поглядывая на девок, о чем-то спорила, размахивая руками, группка арабов. Понаблюдав эту охоту, я миновал рю Амстердам и направился к кафе. На его стеклянной витрине мелом было написано меню и цены. Я занял столик в углу, чтоб видеть через окно улицу и входную дверь. Минут через пять вошел Кнорре. Мы взяли холодного пива и с удовольствием залпом опорожнили по полкружки.

- Что нового? - спросил я, облизывая пену с губ.

- Новости поставляете вы мне, - раздраженно ответил Кнорре.

- В каком смысле?

- Меня многие отговаривали иметь с вами дела.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: