- Ты безнадежен!

- Ничего страшного, - сказал он. - Солнце скоро меня высушит.

Однако они уже довольно много прошли, и оба начали уставать. Солнце уже встало, круглое, подернутое красной дымкой, на бледном холодном небе, но определить время было трудно. Это тоже усиливало отрешенный вид гор и плоскогорий, будивший мысли о вечности. Ночи не было - лишь небольшое изменение качества дня. И хотя стояла жара 90 градусов по Фаренгейту, небо казалось холодным: короткого полуторамесячного лета не хватало, чтобы изменить природу этой холодной земли Иотунхейм.

Он думал о Иотунхейме, этой земле Гигантов. Теперь он лучше понимал мифы своих предков, в которых подчеркивалось непостоянство человека - смертность его богов, открытое обожествление сил природы. Только здесь смог он понять, что мир может жить вечно, но жизнь его обитателей неизбежно связана с изменениями и, в конечном счете, со смертью. И, пока он думал, его впечатление от этой земли так сильно изменилось, что вместо того, чтобы ощущать себя захватчиком на священной земле, он почувствовал, что ему дана привилегия: несколько мгновений вечности в этой короткой жизни.

Сами горы могут со временем разрушиться, планета может погибнуть, но в том, что она возродится в новом качестве, он был убежден, и это давало ему смирение и надежду на собственную жизнь, и в первый раз он подумал о том, что, может быть, в конце концов и стоит продолжать жить.

Он не стал задерживаться на этой мысли, это было ни к чему.

Они с облегчением вышли на сухое место, где развели костер и приготовили остатки грудинки в металлической сковородке. Поев, они вычистили сковородку золой из костра, а он спустился к ближайшей речке, чтобы вымыть ее, и задержался на минуту попить. Много воды пить нельзя, вчера он уже допустил такую ошибку, ведь вода может действовать как наркотик, когда пить хочется все больше и больше и пьешь до изнеможения.

Он понимал, что им нужно по возможности сохранить силы и бодрость. Ведь, если с одним из них что-то случится, они оба могут оказаться в опасности. Но эта мысль не могла овладеть им. Чувство опасности здесь не ощущалось.

Он лег спать и, прежде чем провалиться в глубокий, без сновидений, сон, он почувствовал себя одновременно огромным и очень маленьким - странное ощущение. Он лежал, закрыв глаза и расслабившись, чувствуя себя таким большим, что атомы его тела в сравнении со Вселенной просто не существовали, что Вселенная превратилась в неразличимый электрон, существующий, но невидимый. И при этом у него было ощущение, что он также мал, как и электрон, что он находится в бездне, в вакууме, где нет вообще ничего.

Человек, настроенный мистически, наверно, понял бы это, как какое-то божественное знамение, но он мог только принять это, не испытывая нужды в объяснении. Потом он уснул.

На следующее утро Нильссон показал ему карту, найденную им в деревне.

- Вот куда она идет, - сказал он, указывая на отдаленную гору. - Это самая высокая гора в этой части и вторая по высоте во всей цепи. Интересно, зачем ей понадобилось лезть на гору?

Халльнер покачал головой.

Нильссон нахмурился.

- Странное что-то у тебя настроение. Боишься, тебе не обломится?

Халльнер не ответил, и Нильссон сказал нетерпеливо:

- Может быть, она думает, что на вершине горы безопаснее? Если повезет, скоро все узнаем. Ты готов идти?

Халльнер кивнул.

Они двинулись в молчании.

Теперь горная цепь была заметно ближе, и Халльнер мог разглядеть отдельные горы. Гора, к которой они направились, неясно вырисовывалась над другими, но казалась приземистой, тяжелой, даже более древней, чем все остальные.

На какое-то время им пришлось сосредоточить свое внимание на земле, по которой они шли, потому что то, что было у них под ногами, нечто большее, чем просто густая грязь, облепляло ботинки и грозило стащить их вниз, туда, где на большой глубине покоились останки доисторических ящеров.

Нилльсон говорил мало, и Халльнер был рад, что к нему не лезут с вопросами.

Казалось, что за последней зубчатой стеной гор находится конец света или что они уже не на Земле, а в каком-то вогнутом блюдце, где только деревья и озера, болота и холмы, вокруг - горы.

У пего было такое чувство, что земля эта настолько незыблема, настолько неуязвима, настолько далека от мест проживания людей, что он в первый раз полностью осознал, что ни людей, ни созданных ими вещей больше нет. Как будто они вообще никогда не существовали или же их колдовское влияние исчезло, не успев возникнуть.

Но сейчас, в первый раз после того, как услышал истерический голос по радио, он, глядя на высокую гору, тяжелой громадой возвышающуюся на фоне ледянисто-голубого неба, ощутил, как в нем опять зашевелилось старое чувство. Но это было уже другое чувство. Желание стало вершиной, наградой за молчание и покой, который ожидал в конце. Любопытство было стремлением найти причину причудливой окраски растительности на середине склона, а страха не было, ведь в этой загадочной стране не существовало неопределенности. Огромное, без стенок, чрево под бесконечным небом, в окружении богатства красок - синих, белых, коричневых и зеленых, - полностью отрезало их от разрушенного внешнего мира.

Это был засыпанный снегом рай, где сытые волки, бросив обглоданные скелеты добычи, жадно глотали чистую воду из речек. Пустыня, наполненная жизнью, с леммингами, северными оленями, росомахами, волками и даже медведями, с озерами, кишевшими пресноводной сельдью, и тихим воздухом, в котором было отчетливо слышно, как хлопает крыльями ястреб. Ночь не могла наступить, и поэтому возможные опасности, исходящие от дикой природы и не чувствующиеся в огромном мире, где хватало места для всего, никогда не могли стать реальностью.

Иногда они натыкались на убитого оленя, но, глядя на тусклые белые кости и изорванную шкуру, не испытывали ужаса, вообще никаких чувств не испытывали, ведь хотя убийца, росомаха, - жестокий хищник, совершающий убийства часто ради собственного удовольствия, она не понимает, что совершает преступление, поэтому его можно и не считать таковым.

Все здесь было независимым, определенным судьбой, обстоятельствами, но, поскольку природа не анализировала, а принимала себя и условия своего существования без вопросов, она оказалась совершеннее людей, которые, спотыкаясь, брели по этой суровой земле.