Бронепоезд медленно отходит на Гатчину. Кавалерийские разъезды белых взрывают путь то в тылу, то впереди. Через каждые 10–15 минут приходится останавливаться, разгонять беляков и чинить дорогу.

На одном участке неприятель заминировал полотно.

Как быть? Остановиться и ждать подхода своих, — но где они? Комиссар Газа отваживается расчистить путь и пробиться.

С ним увязались добровольцы. Поползли. Трудно и опасно преодолеть пусть и короткое расстояние, когда звякают о рельсы пули. И все же храбрецы достигли заминированного места. Но еще труднее и опаснее снять мины под огнем. Сыпались вокруг пули, отскакивая от камней и рельсов, протяжно взвизгивали, а смельчаки, позабыв о смертельной опасности, продолжали расчищать.

Только на третьи сутки вырвался бронепоезд из ловушки. Выдержала команда испытание, хотя и понесла потери. В жестокой схватке тяжелую рапу получил комиссар Газа.

Долго лечился.

Уже затихли раскаты гражданской войны. Разруха в стране требовала горячих и напористых рук. Бывшие красные бойцы видят Ивана Газа на стройках. Правда, он партийный работник, секретарь Ленинградского горкома, и ему вовсе не обязательно брать в руки лопату. Но Газа не чурается труда землекопа, нередко надевает спецовку и вместе с рабочими залезает в котлован. Так нужно. Этого требует разоренная страна.

Товарищи, знавшие Газу, поражались, откуда только берутся силы, какой огонь пылает в его груди. Сам товарищ Газа и виду не подавал, что рана, полученная в боях, все больше беспокоит. Лишь когда приходил домой, валился с ног, бледный, мучимый недугом. Но это оставалось тайной для других. Утром он снова шел по городу, энергичный и веселый. Шел к себе в горком, на стройки, к рабочему люду…

Спустя несколько лет, в 1933 году, давняя незаживающая рана подкосила его на посту.

Огонь сердца отца, как зажженный факел, несут его сыновья, товарищи по борьбе.

Два сына Ивана Ивановича Газа — Борис и Константин многое испытали в своей жизни. О них говорят: «Огнем меченные».

Когда занялась пожарищами родная земля, когда хмурое ленинградское небо оглушил рев фашистских самолетов, братья ушли на войну. Их боевые пути разошлись, но это только в географическом отношении, а по существу братья шли по одной дороге — дороге чести и мужества.

На долю старшего, Бориса, выпало работать в группе по руководству партизанским движением. Это было тяжелое и рискованное дело. Большая земля держала непрерывную связь с партизанскими отрядами, а если случалась заминка, тревожились в главном штабе за судьбу товарищей партизан, в тыл посылали связных. Частенько летал и офицер коммунист Борис Газа. Об этих боевых делах он говорит удивительно просто и скромно, как бы походя, по при одном упоминании о полетах в места партизанских стоянок, ясно видишь его суровую сосредоточенность и мужественное терпение. Полтора или два часа полета над землей, занятой врагом, сквозь всплески разрывов зенитных снарядов, через зону бушующего огня, в постоянном ожидании, что вот-вот подобьют самолет, — для Бориса Газа, человека вовсе нелетной профессии, было труднейшим испытанием. «Долетит самолет, сделает посадку наугад, а ты еще не веришь — жив или нет», — вспоминает Борис Иванович. Вспоминает теперь, спустя много лет после войны, а тогда, в неспокойную пору меньше всего приходилось об этом думать. Кончался один рейс, и еще не схлынуло нервное возбуждение, как опять забирался в самолет и опять летел во вражеский тыл, по новому, неизведанному, маршруту.

Однажды связной самолет, фанерный, беззащитный, если не считать пистолеты да автомат, был подбит над оккупированной землей. Летчик продолжал управлять, ничего не передав о неминуемой и скорой опасности. Вслушиваясь в наушники, Борис услышал, напротив, бодрый голос летчика: «Сиди спокойно. Гляди, чтобы не выпал из седла». Борис сидел терпеливо, а мотор самолета и одно крыло уже дымили и занимались пламенем. С секунды на секунду ожидалось, что самолет взорвется в воздухе и рухнет грудой обломков на землю. Борис думал не о себе, а о пакете, который вез партизанскому командованию. Он знал, что в этом пакете запечатан приказ. А в приказе говорилось о том, что делать партизанам, как вернее согласовать действия «лесных бойцов» с регулярными советскими войсками, переходящими в наступление…

Самолет горел. Наконец, сбивая пламя о верхушки елей, он прополз поверх леса и плюхнулся на полянку. И летчик и связной выбрались из самолета, пытались было затушить огонь песком и зелеными ветками. Но песок было нечем кидать. И зеленых веток скоро не наломаешь. С горечью пришлось покинуть машину, объятую злым пламенем.

Но куда идти? Кругом леса. Выйти на широкую просеку, проложенную через лес, и идти, идти. Уж она-то наверняка выведет к какому-либо селению. А что ждет в том безвестном селении? Не вернее ли предположить, что там немцы.

— Нет, к теще на блины теперь не ходят, — невесело проговорил Борис.

Летчик отшутился через силу, что к теще он и в мирное-то время глаз не кажет: по любому случаю, как фугас, взрывается…

Порешили: в село засветло показываться нельзя. Надо дождаться темноты, потом выйти из леса и двигаться на первый увиденный огонек… Борис про себя подумал, что, если случаем напорются они на немцев, пакет он уничтожит в последний момент.

Отошли подальше от самолета. Забрались под старую ель, опустившую ветки до самой земли. Тут было покойно и сухо, пахло лежалой хвоей. Сидели, томясь ожиданием чего-то неизвестного. Говорить ни о чем не хотелось. Оба думали об одном и том же: как отыскать партизан и вручить срочный приказ. Наступление, готовящееся с фронта, не терпит промедления. И оно, это наступление, требует поддержки отсюда, из партизанского края…

В сумерках неожиданно послышался в лесу стук. Похоже, дятел долбит кору. Но у дятла стук частый и отрывистый, а этот протяжный и слишком редкий. Прекратится на одном месте, через некоторое время возобновится на другом. Стук приближался к ели, под которой прятались очутившиеся в беде офицеры.

Борис Газа осторожно раздвинул ветви, присмотрелся. Совсем близко увидел человека в лаптях и с топором. Ударив о дерево, он оглядывался кругом, словно кого-то искал.

— Слушай, — прошептал Газа, — не иначе как нас ищет. И ударом топора сигнал подает.

Оба — летчик и Борис Газа — выползли из ветвей. Человек с топором, увидев их, не удивился, опять ударил топором, потом посмотрел снова на двоих в военной форме.

— Дровишки на зиму заготавливаю, — заговорил человек с топором первым, будто желая попытать, кто эти двое.

— Правильно делаешь, папаша, — сказал Борис Газа и спросил:

— Селение далеко?

— Близко, да вам там нечего делать.

— Почему?

— У вас дорога своя. Идите вон туда… — человек с топором указал на тропу, уходящую в глубь леса.

— А кто там живет? Небось одни лесные обитатели — звери да птицы…

— Узнаете… Да скорее. Какого черта, простите, самолет загубили, да еще и сами скитаетесь? Ждем вас, — заулыбался человек и, взяв на плечо топор, повел товарищей.

Скоро они попали в партизанский лагерь. Приказ успел вовремя поднять партизан для удара по немцам с тыла.

На этот раз Борису Газа и летчику не оставалось ничего другого, как брать оружие и действовать плечом к плечу с партизанами…

В это время младший брат, Константин Газа, бороздил поля боев на танке. Войну он начал в звании зам-политрука и на тех памятных местах, где некогда сражался отец.

Первое и, пожалуй, самое трудное испытание огнем — в районе Луги. Фашисты движутся со стороны Пскова, они хотят вклиниться в расположение советских войск, рассечь линию фронта. Наши позиции заволокло дымом. Вокруг танка Константина Газы рвутся снаряды. Горит трава. Но всякий раз, когда немецкая пехота подходит близко, танк хлещет свинцом из пулемета, из орудия. Постреляв минут пять, танк уходит на новую позицию, и опять его огонь косит цепи вражеских солдат.