Ганна бросилась за лекарством. Наливая из пузырька валериановые капли, она с любопытством смотрела на притихшую сестричку.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
- Сдается мне, Осип Петрович, что у Седлецких кто-то голосит, бросив подметать пол, сказала мужу Франчишка Игнатьевна Августинович, соседка Седлецких. Это была сухонькая, рано состарившаяся женщина с узким худощавым лицом и остреньким птичьим носом.
- У них всегда голосят, - равнодушно ответил Осип Петрович, привязывая к удочке леску. - Если Галка песни не спивает, так Стаська бранится.
Осип Петрович сидел на кровати. Около него на потрепанном пестром рядне лежали сделанные из коры поплавки и свинцовые грузила. Склонив сильно поседевшую голову, он стал рассматривать завязанный на леске узелок.
- Нет, там кто-то голосит. Пусть я провалюсь на этом месте, там кто-то голосит, - повторила Франчишка Игнатьевна и, бросив веник, неслышно ступая по кирпичному полу босыми сморщенными ногами, подошла к окну. Любопытство было ее извечным пороком, как это справедливо считал Осип Петрович. - Пусть у меня ноги отсохнут, а там все-таки добре голосят, вновь подтвердила Франчишка Игнатьевна.
- Ноги твои и так не очень мясистые, - заметил Осип Петрович и тут же раскаялся в неуместной реплике.
- А что ты чепляешься до моих ног? Почему не беленькие да не пухленькие? А отчего мои ноги такие сухопарые та корявые, а ну, отвечайте, пан Августинович! Может, вы забыли, кто нашу единственную животину годует та каждый день на заставу за три версты ребятишкам молоко носит?
- А что, я не пасу твою корову и не пожинаю для нее в лесе траву? попробовал было защищаться Осип Петрович, но Франчишка Игнатьевна так затараторила, что пришлось заткнуть уши.
- Он косит траву, он пасет корову! Ха! Езус-Мария! Як ты пасешь корову? Я-то знаю, як за ней ходишь! Придет корова домой и от твоего пасения готова отжевать мне руку... Вот як ты пасешь животину! Если бы тебя поить молоком от твоего сена, то был бы ты такой же костлявый, як наш старый гусак!
У Франчишки был такой запас слов, что его хватило бы надолго, но тут из дома Олеся Седлецкого раздался душераздирающий крик.
Франчишка даже подпрыгнула на месте и в одно мгновение юркнула в окно, словно ее, как рыбку-плотвичку, подцепили на удочку и выдернули на улицу. Осип Петрович только увидел, как мелькнули в окне ее сухощавые, исцарапанные икры.
Вернулась она часа через два усталая, изнеможенная. Согнав задремавшего Осипа Петровича с кровати, прилегла отдохнуть и осмыслить события.
...Войдя к Седлецким тихими шажками и затаив дыхание, она прислонилась к косяку двери и стала наблюдать. Галина по-прежнему сидела на полу с опущенной на грудь головой и, вздрагивая плечами, вялыми движениями обрывала цветочные лепестки. Олесь, согнув туловище, давил своим грузным телом скрипящий стул и, пошлепывая губами, тянул из трубки табачный дым. Ему было стыдно за ременную супонь, которую он принес, за то, что он дал волю гневу. Олесь не мог поднять глаза на Галину, на розовый, опоясавший ее шею рубец. Он слышал вздрагивающее дыхание дочери и чувствовал, что любит ее еще больше, чем прежде, видит в ее поступках частицу самого себя, своего характера. Вот Ганна - совсем другая. Она сидит на своей кровати и, неизвестно о чем думая, комкает в руках маленькую с вышитой наволочкой подушку. И взбалмошная жена ему сейчас противна. Она, беспрестанно размахивая руками, крестится и пронзительным голосом кричит:
- Тварь! О-о! Что мне с тобой делать, чертово отродье!
Стася сама не помнила, какие слова слетали с ее языка. От выкриков матери девушка судорожно вздрагивала и почти переставала дышать.
- Перестань же! - крикнул Олесь, желая прекратить эту омерзительную сцену.
- Я ее на цепь посажу, как шкодливую сучонку! Пусть она меня слышит и не притворяется!
Галина, казалось, ничего не могла слышать и воспринимать. Но это только казалось. На самом деле она все слышала и понимала. И в голове ее уже зрел дерзкий, отчаянный план.
Стася, видя упорное молчание дочери, чувствовала, что та сильнее ее не только молодостью, но и горячей девичьей любовью. Для выражения своего негодования Стася старалась подбирать самые обидные, оскорбительные слова, но запас их начинал иссякать, в утомленную голову, кроме пустых, мало устрашающих ругательств, ничего не шло.
- Я размозжу этой сквернавке башку! Вот мой святой крест, я убью ее!
- Мамо! Довольно, - вырвалось наконец у Ганны. Ей тоже была невыносимо противна вся эта ругань, искренне хотелось заступиться за сестру.
- Не твое дело! Можешь и помолчать! - снова разъярилась Стася. - Я ее сейчас же отведу к ксендзу, заставлю молиться и окручу с Владиславом! - И, чтобы больней задеть дочь, продолжала: - Но только Владислав не такой парень, чтобы захотеть после этой поганой истории взять в жены такую!..
- А я хочу вашего Владислава? Вы меня спросили? Можете меня на куски разрезать! Пусть мое тело собаки съедят, а Владислав меня не увидит! Нет! - страстно выкрикнула Галинка. - Хоть сейчас зовите десять ксендзов, а за Владислава выйти замуж меня никто не заставит. Сейчас не панская власть, чтоб девушек насильно выдавать.
- Значит, ты опять хочешь с русским лейтенантом на канал шляться и нас позорить!.. Нет, - зашипела Стася, - лучше я тебя вниз головой в землю вобью, а такого не допущу! Не будь я пани Массальская!
И Стася притопнула ногой, стараясь показать, как она будет заколачивать свою дочь в землю. В это время позади раздался умилительный, сладко-таинственный голос Франчишки Игнатьевны:
- Не расстраивайтесь, пани Стася...
Все в комнате замерли.
- А ты чего тут торчишь? - поджав тонкие губы, сдерживая ярость, спросила Стася и резко отстранила от себя вскочившую Ганну.
- Я пришла, пани Стася, сказать, что до вашего сада зашел какой-то человек и спрятался в той самой беседке, где пан Олесь с паном Михальским часто самогонку пьют, - скороговоркой ответила Франчишка Игнатьевна, делая вид, что до семейных передряг ей нет никакого дела. Она забежала только предупредить, что в их сад забрался чужой человек. Франчишка Игнатьевна действительно увидела его в окно, выходящее из спальни в сад.
- Какой такой человек? - настороженно спросил Олесь, не веря ни одному ее слову.
- Сдается мне, пан Олесь, что это пришел до вас родственник нашего ксендза пана Сукальского, чи брат, чи двоюродный дядя, ну тот, что толички из Гродно приехал и несколько раз приходил до пана Михальского. Да и вы, кажись, там сами бывали и его видели.
- А ты не брешешь? - Находясь в полном замешательстве от осведомленности Франчишки, Олесь поднялся со стула и хотел было выйти.
- Езус-Мария! За кого вы меня принимаете, пан Олесь? Вот провалиться мне туточки, на этом самом месте. Дивлюсь, як панна Галочка от болести надрывается, и не знаю, як ей помочь, а сама глаз не спускаю, чтоб мои паршивые гусята к вам в сад не забрались и баклажанов не поклевали. А тем часом замечаю: человек по саду быстренько протрусил и заскочил в беседку. Ось, ось туды, як раз, где цветочки панны Галиночки завиваются, показывая своим маленьким пальчиком, тараторила Франчишка Игнатьевна.
Остановить ее не было никакой возможности. Рассказывая, она быстро жестикулировала, стреляя глазами то в Галинку, присмиревшую на полу, то в бледную, задыхающуюся от злости Стасю, то в окна, выходящие в сад и на улицу.
- Бувайте здоровеньки. Кажется... - Франчишка Игнатьевна приставила ко лбу ребрышко ладони и уставилась в окно. - Пусть лопнут мои очи, кажется, комиссарша с заставы со своими малышами и военными начальниками идет до меня в гости! И кажется, с ними идет тот чернявенький красавец, не то лейтенант, не то подпоручик, господь бог разберет. Кажется, он самый! Слышишь, Галочка? Тот, что в вашей лавке часто сигаретки закупает. Надо скорей бежать...
С этими словами Франчишка Игнатьевна, подобрав выгоревшую на солнце зеленую юбку, торопливо прошлепала своими беспокойными ногами по крашеному полу и исчезла за дверью.