- Как же вы можете отказываться от такой тыквы! А когда я прихожу до вас, то сколько вы меня кушать заставляете? И того попробуй и этого откуси. По-вашему, Франчишка не может угостить? Что она, не знает, как нужно принимать гостей?

- Ну что ж, тыква так тыква... Давайте, тетя Франчишка, тыкву, решительно заявил Усов, подсаживаясь к столу. - Тыква, брат, тонкий деликатес, если кто понимает, - продолжал он, с усмешкой поглядывая на шептавшихся женщин.

- А чем вас угощала пани Седлецкая? - с любопытством спросила Франчишка Игнатьевна, ставя на стол сковородку с пареной тыквой.

- Графинчик вишневочки появлялся... - ответил Усов, пробуя дымящуюся тыкву.

- Чуешь, баба, чем угощает Стаська? Вишневкой, а ты тыквой! вмешался Осип Петрович и так смачно крякнул и разгладил усы, словно уже опрокинул стаканчик забористой вишневки. - Ты бы лучше швырнула на стол нам солененьких грибочков, та огурчиков, та малого куренка, хотя б того хроменького, я бы ему живо открутил голову, а то тыква! - тянул своим певучим тенорком Осип Петрович. - Что, у нас в доме ничего другого не может оказаться? - не унимался он, питая слабую надежду, что его занозистая женка расчувствуется ради гостей и выставит на стол припрятанную настойку.

- Подождите, - снова заговорила Франчишка Игнатьевна и, остановившись посреди комнаты, подняла указательный палец кверху. - Дайте трошки подумать... Я могла бы угостить вас свежей рыбой... Вот добрая закуска!

- Рыба! То пища! - весело встрепенулся Осип Петрович. - Так у тебя, матка, есть рыба?

- Наверное, есть, коли ты сегодня наловил в Шлямах...

- Я что-то не припомню, чтобы я сегодня ходил на Шлямы, предчувствуя коварство жены, усомнился Осип Петрович.

- Раз ты не наловил, то мне птички рыбы не натаскают. И он, лежебока, спрашивает, есть ли у меня рыба! Люди добрые подумают, что он меня закормил рыбой, а я все никак не могу растолстеть. Сам целый день крюки-дрюки строит, все замусорил, не наубираешься, а в доме ни одной рыбной косточки не видно... И добрая настойка была у Седлецких? - спросила Усова Франчишка Игнатьевна.

- Вишневки, Франчишка Игнатьевна, я так и не попробовал, - ухмыляясь, ответил Усов.

- Тю-у-у! - разочарованно протянул Осип Петрович. - А почему бы вам не попробовать той настойки?

- Не пью, - ответил Усов. - Кроме нашей "Московской", ничего не употребляю.

- Вот это гарно! Она ж душу успокаивает и играет! - хлестко шлепнув себя ладонью по колену, согласился Осип Петрович.

- А как сама Стаська? - не обращая внимания на азартные выкрики мужа, допытывалась Франчишка Игнатьевна. - Как сама хозяйка, очень за вами ухаживала? Сдается мне, что с ней сегодня хворость приключилась...

Франчишке Игнатьевне не терпелось рассказать, как сегодня бранилась и рвала на себе волосы Стася Седлецкая, и она ждала для этого подходящего момента. Вот если бы женщины перестали шептаться и обратили бы на хозяйку внимание.

- Стася сегодня совсем не своя... - горестно поджимая щеку, продолжала Франчишка Игнатьевна, - ну совсем помешанная...

- Ну чего ты причепилась, - предчувствуя, что у супруги чешется язык, вмешался Осип Петрович. - Помешанная та хворая... Ты тоже пять раз в день ложишься помирать...

В другой раз Франчишка Игнатьевна не стерпела бы этой дерзости мужа, но на этот раз сдержалась и только коротко огрызнулась:

- Не петушись, пока тебя курица не клюнула. Раз я говорю, что Стаська хвора, значит, хвора...

- Лечиться нужно, - лаконично заметил Усов и, сдерживая улыбку, добавил: - Мне показалось, что Станислава Юзефовна женщина с выдержкой.

- Тю-у! - махнул рукой Осип Петрович и, ткнув сморщенным указательным пальцем в пространство, добавил: - Эта Стаська хитрюща, як та ворона, которая под крылом у себя чешет, а уж перышка не выщипнет, к другим норовит нос протянуть.

- Значит, притворяется? - спросил Усов.

- Эге, умеет... что в твоем гродненском цирке, - подтвердил Осип Петрович.

- И что же такое случилось сегодня с вашей соседкой? - Видя страстное нетерпение хозяйки, Усов решил дать ей высказаться. - Пустяки какие-нибудь, - добавил он нарочито небрежным тоном.

- Он говорит - пустяки! Послушали бы да посмотрели на эти пустяки...

Осип Петрович предупреждающе посмотрел на жену и стал ей подмигивать. Все-таки неудобно было рассказывать про соседку такие нехорошие вещи. Но удержать Франчишку Игнатьевну было уже невозможно.

Склонившись к лейтенанту Усову, она робко покосилась на тихо разговаривающего с женщинами Кудеярова.

- Все дело произошло из-за Галины, - начала Франчишка Игнатьевна, - и вот этого самого вашего Кости. Их видели вместе на канале. Галинку отстегали и заперли в сарай, даже башмаки отобрали и платье. Стаська теперь поведет Галину к нашему ксендзу грехи замаливать и поклоны заставит бить... "На куски тебя, негодницу, изрежу и собакам выкину", - орала на нее Стаська, а у самой в руках ремень этакий, жгут сыромятный! Аж мне страшно стало... А пани Седлецкая, наверное, для своей Галины жениха присмотрела. Вижу я, как он у них в саду в беседке ховается. Высокий такой, в шляпе, ну, настоящий пан!

- А откуда жених-то? - внимательно вслушиваясь в разговор, спросил Усов.

- Да тот самый брат или дядька нашего ксендза Сукальского. Богатый, говорят, и большой чин имеет.

- Большой чин! Скажите, пожалуйста!

Усов, как бы удивляясь, покачал головой. Брови его дернулись, а лицо приняло совсем безразличное выражение, только глаза заблестели строже и жестче. Отвернув рукав гимнастерки, он посмотрел на часы и коротко, тоном приказания, сказал:

- А нам ведь пора, друзья.

- Да что это вы так сразу, товарищ начальник! - засуетилась Франчишка Игнатьевна. Она приготовилась выложить кучу новостей, а лейтенант вдруг бесцеремонно встал и собрался уходить.

- Спасибо, Франчишка Игнатьевна, за угощение, - проговорил Усов и, кивнув Клавдии Федоровне, показал глазами на дверь.

- Так скоро, Виктор Михайлович? - сказала Шарипова, но, встретившись с ним взглядом, тоже встала.

Как и утром, Усов с Александрой Григорьевной пошли вперед, Клавдия Федоровна с детьми и Кудеяровым - позади.

- Ах какая все-таки ужасная женщина эта самая Стася, мать Галины! беря за руку Усова, проговорила Шура.

- Чем же? - спросил Усов, ускоряя шаги.

- А ты и не разглядел?

- Разглядел. Но ведь если бы и тебя по-иезуитски нашпиговать, ты была бы такой же...

- При чем тут я?

- Я говорю о воспитании.

- Извини, - вспыхнула Шура, - как бы меня ни воспитывали, но уж это...

- Нечего отговариваться, милая моя, - подзадоривал Усов. - Я знаю твой характер, потому и говорю.

- А какой у меня характер? И вообще я тебя сегодня не узнаю. Ты с самого утра придираешься ко мне. Ну, какой у меня характер?

- Упрямый.

- Слыхали. Дальше?

- Заносчивый, если хочешь, капризный, мелочный, эгоистичный, самолюбивый, властный... Если тебе дать волю, то выйдет такая Станислава, что сбежишь без оглядки на Памир...

- В общем, я чудовище? Так, да?

- Сухопутное, но не морское. Морское чудовище глупее, а ты умненькая...

- Ага, признался все-таки, что я умненькая. И на том спасибо. А вот у тебя какой характер, представь себе, никак не могу определить.

- Твердый, как вот этот камень. - Усов показал глазами на лежащий у дороги большой серый валун.

- Что верно, то верно, - согласилась Шура. - Этого-то я и боюсь. Выйдешь за тебя замуж, ты меня в тряпочку завернешь и будешь возить, как игрушку, куда тебе захочется. А я люблю жить самостоятельно и хочу хоть немножечко мужем командовать, ну хоть капельку... И вот всем сердцем чувствую, что этого никогда не будет. Ты какой-то уж чересчур правильный человек, никакой в тебе трещинки, хоть бы ноготком поковырять. Ну дашь маленечко кое-когда покомандовать, а? Слышишь, жених?

Шура ласково смотрела сбоку на сумрачное красивое лицо своего друга.