— Вы один? — помедлив немного, спросил из-за двери Юрик. — Я сейчас... Минуточку, старпом...

Что-то там тяжко громыхнуло, заскрежетало, и дверь приоткрылась. Юрик выглянул в коридор, на голове у него была намотана скрученная спиралями проволока, он посмотрел в один край коридора, в другой, а потом, несколько отступив, пропустил Русова в прачечную и тотчас с грохотом захлопнул дверь, лязгнул задвижкой, подпер дверь ломиком. Тут же стоял тяжеленный бак для стирки белья, им, видимо, была забаррикадирована дверь, скрежет отодвигаемого бака и слышал Русов.

Кто-то тихо вздохнул за его спиной, Русов резко обернулся — в кресле, поставленном в углу, полулежала прикрытая одеялом Танечка. Она облегченно и, как бы извиняясь перед старпомом за свое тут присутствие, улыбнулась; вся ее сжавшаяся под одеялом фигурка, лицо были полны тревоги. И Русов криво улыбнулся ей в ответ, взглянул на Юрика, спросил:

— Что это за провода? Опять связь скверная с Великим Командором? Вот и Бубин...

— Это не связь. — Юрик потрогал провода, напоминающие терновый венец на голове Иисуса Христа. — Это эро. Не понятно? Энергорадиоотрицатель. — Он поглядел через плечо Русова на Таню, потянул старпома в противоположный угол прачечной, где стояли стиральные машины и, понизив голос, зашептал: — Что случилось? Они уже и вам дали о себе знать?.. — Он нервно повел плечами, прижал к губам палец, а потом взял в руку маленькую коробочку, только сейчас Русов увидел, что она подвешена на тоненьких проводках к проволочной короне на голове. Сосредоточившись, Юрик постучал пальцами по железной коробочке, сдвинув брови, прислушался, а потом вновь поглядел в глаза Русова. — При помощи эро я пытаюсь расстроить радионавигационную связь, которую они ведут с Северной Короной. Видите ли, план таков. Они должны оказаться на пути «Пассата» на каком-нибудь небольшом суденышке. В рыбацком фишкуттере или какой-нибудь яхте. Вы понимаете?

— Чушь собачья, — пробормотал Русов. — На яхте?

— И обратиться к нам за помощью. Мол, вода кончилась или там двигатель вышел из строя.

— Сними с башки свое железо, Юрик. Бубин жалуется на помехи в эфире, а это, оказывается, ты тут со своим... — кха! — эро химичишь. — Русов сел на скамейку. — Снимай, говорю. Видно, ты действительно разрушил всю космическую радионавигацию Северной Короны, потому что... гм... космический аппарат в виде бразильской яхты «Эль Бореаль» разбился о рифы острова Святого Павла.

— А?! Вот как! — воскликнул Юрик. — А что... сними?

— А неизвестно, что с ними! — разозлившись вдруг и на себя и на Юрика — тратит время для каких-то глупейших, чепуховых разговоров, — выкрикнул Русов и поднялся. — Черт бы тебя побрал со всеми твоими выдумками! Так вот, мы идем к ним... тьфу! К тем, кто, возможно, спасся с яхты, на помощь,

— Да вы что?! Не делайте этого. — Юрик побледнел, зашептал: — Конечно же, они спаслись, хотя яхта и разбилась о рифы, спаслись, чтобы расправиться со мной. Великий Командор не прощает измены.

— Ну, хватит, Юрик, хватит.

Медленно, как будто неохотно, подкрадывался к «Пассату» рассвет. Тревожно было на танкере. Горел свет в радиорубке, слышно было, как Бубин ворочался в ее тесном помещении, надсадно, видимо от безостановочного курения, кашлял. Он то ложился, и пружины дивана кряхтели под его грузным телом, то вновь подсаживался к радиопередатчику и работал на ключе, пытался с кем-то связаться, разыскать кого-то в эфире. Нервно бился пульс морзянки, затихал и вновь бился тоненькой торопливой россыпью сигналов. И чьи-то шаги были слышны на пеленгаторном мостике. То ли Юрик покинул свое убежище, то ли доктору не спалось? Бодрствовал и капитан, нет-нет да и подходил к двери, ведущей в рубку, будто прислушивался к тому, что в ней происходит.

И Русов, как заведенный, мерил шагами рубку, с ненавистью поглядывал в океан. Луна блекла, таяла, и волны в эти предрассветные часы казались ему мертвым стадом серых горбатых зверей, взявших «Пассат» в плотное кольцо и то забегающих вперед, то отступающих за корму, вскидывающихся над планширом будто для того, чтобы взглянуть: а ну-ка, что происходит на судне? Серая горбатая беспощадная стая, разделавшаяся уже с «Эльдорадо», бразильской яхтой и — кто знает? — может, и с «Коряком».

Хоть бы побыстрее кок пришел, черт с ним, пускай о чем хочет просит, он, Русов, разрешит ему все: спишет разбитую посуду, заменит мясные котлеты на оладьи. Скорее бы наступил рассвет, боцман бы появился с Тимохой, хоть бы ленивое солнце побыстрее высунуло из-за горизонта свою алую плешь и... да вот и кок.

— Входи-входи, Федор Петрович, что у тебя? — окликнул заглянувшего в рубку повара Русов. — Так, значит, в манной каше столько же калорий, что и в картофельном пюре?

— Я все понял, — огорченно пробормотал кок, как раз и не поняв наигранно-веселого вопроса старпома. — Ладно уж, сделаю вам пюре! — Русов хотел остановить его, но кок захлопнул дверь и прокричал в коридоре: «Пуре им подавай по утрам!! А кто картоху толочь будет, Пушкин? Может, им еще вустрицев в лимонном соке подать?!»

Взошло солнце. Медленно, тяжко вылупилось из волн, а луна еще более поблекла, стала прозрачной и легкой, как рыбья чешуйка. Рассвет! Небо и волны окрасились в живые лимонно-алые тона, теплые блики легли на приборы, и серые, угрюмые тумбы рулевой колонки, гирокомпаса, локаторов и машинного телеграфа обрели ясную и четкую форму, матово засверкали металлом. Лучи солнца будто омыли переборки рубки. Из угрюмой и пустынной стала она светлой, обжитой, уютной. Блики солнца легли на усталое сосредоточенное лицо Серегина, и тот мотнул головой, как застоявшаяся лошадь, улыбнулся, замурлыкал себе что-то под нос...

Рассвет, утро! Да вот и птицы появились. Легкие, розовые от лучей солнца чайки вылетели откуда-то из-за кормы танкера и, плавно взмахивая крыльями, полетели рядом с ходовой рубкой, то опускаясь к воде, то взмывая ввысь. Они перекликались озабоченными голосами, вертели хорошенькими головками и дружелюбно поглядывали через стекла лобовых окон на Русова и Серегина: мол, эй, люди, с добрым утром! Из-под форштевня танкера взметнулась стайка летучих рыб. Ярко сверкая чешуей и упруго раскинутыми плавничками-крылышками, они веером сыпанули в разные стороны, и чайки с воинственными, возбужденными криками кинулись за ними.

Солнце все быстрее поднималось по небу, и вместе с отступающей ночью отходили и ночные переживания, появлялась уверенность в себе, в своих силах, в том, что «Коряк» отыщется, все завершится благополучно, что... Хотя... Русов опять нахмурился. «Эльдорадо» уже лежит на дне океана, покоится на пятикилометровой глубине в северо-восточной части котловины Агульяс, а яхта с инопланетянами или обыкновенными бразильцами уже перемолота в труху о рифы острова Святого Павла, и вряд ли кто из ее команды смог уцелеть. Вот-вот распахнется дверь радиорубки и с мрачным выражением лица войдет Бубин.

Русов прислонился спиной к колонке машинного телеграфа, скрестил руки на груди и уставился на дверь.

Ручка шевельнулась и замерла. «Ну иди же, черт бы тебя побрал, неси свои мерзкие листки!» — подумал Русов. Распахнулась дверь, но вошел не Бубин, а свежий, юный, розоволицый, пахнущий зубным кремом Жора Куликов, а за ним, тяжко громыхая сапожищами с отворотами, боцман с Тимохой на руках. Русов с удивлением поглядел на часы — четверть седьмого, потом на Жору — не слишком ли рано он появился? Но Жора пожал плечами, мол, так надо, старпом, направился в рубку и, взяв лоцию островов Атлантического океана, зашуршал страницами. А боцман отпустил Тимоху с рук, и тот, щуря зеленые глаза, громко, доброжелательно мурлыкая, прошелся по рубке, потерся боком о рулевую колонку, а потом направился к Русову и торкнулся головой ему в ноги.

Снова открылась дверь, вошел кок, глянул на Русова, замотал головой, замахал руками: нет-нет, он не по поводу каши или «пуре», — бочком-бочком устремился в дальний угол рубки и застыл возле гирокомпаса. Да вот и Володин, ему-то что надо? Стармех, как обычно, вытирал ветошью руки, но не сказал ничего ни про сепаратор, который почему-то постоянно засоряется, ни про якорь запасного «двигуна», все отчего-то греющийся, а лишь кивнул Русову, встал с ним рядом и тоже уставился на дверь. Стремительно, опустив голову, ворвался доктор, не глядя ни на кого, прошелся по рубке, отвернулся, прижался лбом к стеклу лобового окна, а за ним в рубке появились Шурик Мухин, Алексанов и другие матросы и мотористы, механики танкера, в рубке стало тесно, но было очень тихо.