Зазвонил телефон. Русов поднял трубку.

— Капитан говорит. Зайди, — услышал он.

— Открывай консервы, — сказал Николай доктору. — Я мигом.

— Э, я ведь лекарство капитану добыл. — Доктор вынул из кармана плоскую коробочку: — Как раз то, что так нужно нашему мастеру. Тут все: и успокаивающее и снотворное. Ему бы сейчас как следует выспаться. Дашь сразу две таблетки.

Капитан лежал на койке. Он вяло махнул рукой, показал: присядь на край. Русов вынул из коробочки две таблетки, налил в стакан воды и дал капитану. Тот кивнул, понял, что доктор привез лекарство, проглотил таблетки, сморщился, запил. Полежав несколько минут, повернулся, посмотрел в лицо Русову.

— Еле медицинскую комиссию прошел. Кто знает, может, последний рейс, а? — Он сжал веки. Шумно вздохнул. — Скажи, как жить без соленой воды?

— Я вас понимаю, капитан. Не надо лишних слов.

— Спасибо. Ты, молодец, Коля. Все делаешь правильно, ты уже готовый капитан. Помоги-ка, милый. — Горин сел в койке и, скривившись, потянул с себя тельняшку. Русов помог. Удивленно присвистнул. В пятый рейс идут вместе, но как-то не приходилось видеть капитана раздетым: в тропиках он не загорал, в одном душе не мылись. Левое плечо капитана было покалечено, стянуто темными, грубыми рубцами. Глубокий провал на предплечье правой руки, шрам на животе, рубчатая метка в районе сердца. И россыпь синих мушек в верхней части груди. Капитан, поймав взгляд Русова, усмехнулся. — Атлас военных действий, а не тело, Коля. Плечо мне покорябало осколком под Либавой, там меня война прихватила, Коленька. А руку продырявило в декабре сорок первого на льду Ладожского озера. Я тогда пулеметчиком на БПА по льду катался...

— БПА? Что это такое?

— Большие пулеметные аэросани, Коля, «Дорогу жизни» от фашистских лыжников прикрывали. Носились, гады, по льду, как привидения белые.

— Я видел. С мамой в декабре пытались из Ленинграда уйти. Слышали про тот страшный, черный поход?

— Так ты тоже блокадник? Как не слышать. Тысячи полегли на льду. Лыжи мы о заледенелые трупы ломали... — Капитан лег, Русов накрыл его одеялом. — Осторожнее... А вот этот бугор... Пощупай. Железо тут. Все, что осталось от торпедного катера, на котором я уходил из Таллина. Небось знаешь кое-что про таллинский поход?

— Отец там у меня погиб. Мотористом на эсминце в военке морячил.

— Вот, оказывается, какие дела... Кто знает, может, я и твоего отца где-нибудь мельком видел, да и тебя самого на льду Ладоги, а?.. Ну ладно, иди. Да, вот что еще. Есть поговорка: «У меня такой старпом, что сплю не раздеваясь». Так, Коля, говорят о плохих старпомах... А ты... Имея такого старпома, как ты, я могу спать спокойно. Раздетым.

«Капитану танкера «Пассат» тчк Прекратив работы промысловыми судами Южной экспедиции срочно идите юго-западную часть Индийского океана зпт район зверобойной экспедиции зпт оставшейся без снабжения неприходом планового танкера тчк Свяжитесь зверобоями зпт уточните их координаты зпт оговорите место рандеву тчк Рейсовое задание вам координируется плюс шесть суток тчк Начуправления Огуреев».

Русов еще раз перечитал радиограмму, которую только что принес и молча положил на штурманский стол радист, выругался:

— Неприход планового танкера! Ну дела! Этого еще недоставало. Вот так всегда то одно, то другое. Сбегайте туда, направьтесь сюда, совершите срочный переход на север, бросок на восток!

Где же промышляют эти чертовы зверобои? Русов посмотрел на карту, отметил район нахождения экспедиции — идти им туда мимо острова Кергелен. Налил из термоса в чашечку горячего кофе и вышел из штурманской в ходовую рубку. Что ж, надо так надо. Кстати, волны и ветер будут по корме, и это хорошо. Будить капитана? Будить не будить, все равно выполнять ведь надо приказание этого... «главначпупса».

М-да, с сюрпризов началась вахточка. Услышав шаги, рулевой матрос Шурик Мухин — он на пару с Серегиным по два часа стоял на ночной вахте старпома — слегка повернул голову, сдержал зевок. Зеленоватые блики от подсветки картушки магнитного компаса лежали на его смуглом лице. Матрос был молод, по-мальчишески угловат, впервые шел в рейс на «Пассате».

— Глотнешь кофе, Мухин? — предложил Русов.

— Да, старпом. Если можно.

— Зачем в моря-океаны подался, Шурик? Что потянуло? Держи.

— Что потянуло? Да кто его знает?.. — Шурик хмыкнул, пожал плечами, взял кофе. — Да кто его знает?

— Что значит: «Кто его знает»? — Как штурман, Русов не любил приблизительных определений. — Мечтал, может быть, в детстве? Книг начитался романтических?

— Романтика? Что я, дитя? — Шурик опять хмыкнул, потоптался, лицо его под настойчивым взглядом Русова стало сосредоточенным. — Гм... честно сказать? — Русов поглядел в его широкое, с белесыми бровями лицо, кивнул: да, конечно, честно. И Мухин, немного помявшись, ответил: — Да просто я, старпом, практичный парень.

— Вот как? Ну-ну.

— Удобно тут все, на судне-то. Все под боком. И накормят тебя, и напоят. И белье раз в неделю, пожалуйста, чистенькое. Кончилась вахта: бух в койку! Воздух солнце. Сделал свое дело... — Мухин подчеркнул слово «свое», и Русов это подметил. — И гуляй смело. И вот еще что. Многие чудаки громадные деньги платят, чтобы в море побывать, на заграницу поглазеть, а тут пожалуйста! Все бесплатно. Да еще мне деньжата, да не малые, подкидывают.

— М-да, действительно практичен ты, парень! — Что-то не понравилось Русову в словах матроса. Он внимательно поглядел в его добродушное, открытое лицо, но одно хорошо: не врет. А это уже кое-что. Он походил по рубке, последил, как Мухин держит танкер на курсе. Хорошо держит. — А сейчас будь повнимательнее. Загляну в радиорубку.

Откинувшись к спинке кресла, глядел в ночной океан судовой «Маркони» — Семен Арнольдович Бубин. Повернулся; сверкнули стекла очков; потянулся в угол стола, где в специальном зажиме был закреплен стакан. Русов налил ему кофе.

Толстая шея радиста выпирала из воротника рубахи. Тяжелый и медлительный, Семен Арнольдович — надо, не надо ли — сутками торчал в своей тесной, уставленной приборами, пахнущей сигаретным дымом и канифолью радиорубке. Были у «Пассата» свои определенные, дважды в сутки, часы в эфире. Радиовахты, когда «Пассат» выходил на связь с берегом. Отработал — и гуляй! Но как ни заглянешь в радиорубку, опять сидит Бубин с наушниками на голове, будто привязанный радиошнуром к передатчику, будто это не радиошнур, а пуповина, перережь которую — и конец Бубину, прервется питание. Бывает, что и спит тут же, в радиорубке, на тесном диванчике и... в наушниках!

Русов усмехнулся, припомнив, как получали этот танкер в финском порту Раума. Заглянул в рубку — радист уже там. Какие-то картонные коробки вокруг, вскрытые ящики. Будто и он, Семен Арнольдович Бубин, был только что извлечен из огромной картонной коробки и посажен на вращающийся стульчик, а на голове наушники... Все вслушивается в эфир, вслушивается. Правда, и знал Семен Арнольдович невероятно много. Взглянет в твое лицо каким-то отсутствующим, туманным взором и вымолвит: «Либерийский танкер «Монровия» пропорол себе днище о рифы возле острова Фуэртовентура... Жаклин Кеннеди отправилась в очередное кругосветное плавание со своим мужем Онассисом. В ее гардеробе — тысяча двести семьдесят платьев и триста двадцать шесть брючных костюмов. Джо Дассен выступает с концертами в Австралии. Дает по четыре концерта в день. Сказал в интервью: «Видели фильм «Загнанных лошадей пристреливают, не так ли?»? Так вот: я загнанный конь...».

— Надо связаться с убивцами тюленей, — сказал Русов. — Где они?

— Уже связался, — буркнул Семен Арнольдович. — Ждут. Топлива ни капли. Для встречи с нами база снимется с промысла и пойдет на остров Кергелен в бухту Морбиан. — Семен Арнольдович прихлебнул кофе. — Между прочим, сегодня в Далласе состоялся конкурс женской красоты на звание «Мисс Гумми». — Снова прихлебнул. — Мисс «Жевательная резинка». Победительницей стала Мэри Армстронг двадцати одного года. Рост метр семьдесят три, объем грудей — сто двадцать четыре сантиметра, бедер — девяносто два, талии...